Джек подмигивает мне, пихает в плечо рядом сидящего Сая, талдычит и ему что-то. И вот уже две пары глаз оценивающе поглядывают и хитро щурятся, но, слава всему, чему может быть, цепочка дальше не идёт.

Рен посередине, разумеется. В неизменной облегающей майке и свободно накинутой, расстёгнутой толстовке поверх.

Невольно провожу ладонью по своим только-только отросшим от минималистического ежа волосам, лишённым красящего пигмента, и даже кажется, очередь оживает и продвигается.

Невыносимо душно, рубашка к спине липнет, голова немного кружится.

Прохожу мимо Джеки, который, дурачась, показывает мне язык. Мимо Сайруса, покусывающего губы, явно сдерживающего улыбку – как дети ей богу, – и… Останавливаюсь.

Не поднимая лица, протягиваешь руку за очередным CD, и я вижу толстые, багровые, очень заметные полоски хаотично расположенных шрамов на кисти. Резаные, рваные, на фалангах и ломаной линией перетекающие на ладонь.

Догадываюсь.

Сглатываю.

– У меня нет диска, но если хочешь, распишись на груди.

Вслух звучит куда дебильнее, чем я представлял, но это и не важно. Готов поспорить на что угодно – ты даже не услышал слов.

Исподлобья, глаза в глаза. Физически ощутимо давит, стирая дежурную ухмылку со своего лица.

Секунду всего.

Неловко улыбаюсь, прикусывая щёку, и ощущаю прикосновение пальцев к плечу, вернее, не прикосновение даже. Хватку. Тот самый дядя в чёрном, с которым разговаривал Джек, похлопывает меня по руке и кивком головы указывает куда-то назад.

Вот как, значит…

Ладно.

Не сопротивляясь, иду за ним. Не оборачиваясь даже, ощущаю, что ломит затылок. Смотришь. Продолжаешь смотреть.

Ведёт вовсе не на выход, а куда-то вбок, продираясь через толпу и поглядывая, чтобы меня потоком людей не срезало ненароком.

Дверь, судя по всему, ведущая в служебные помещения, неприметная, почти сливается с отделкой стены.

За ней только длинный тёмный коридор и ряды каморок наподобие нашей, для курьеров у Терри.

Провожает до последней и, наконец, оставив, уходит.

Осматриваюсь. Даже замка нет, но на продавленном диване в беспорядке валяются знакомые куртки.

Улыбаюсь и безо всяких угрызений совести роюсь по карманам, даже не разбирая, где чья. Начатая пачка и зажигалка находятся в верхней же. Обыкновенная, самая дешёвая пластиковая зажигалка из супермаркета.

Выходит, угадал с карманом?

Вытягиваю сигарету, прикуриваю и собираюсь уже вернуть на место, где было, как затылком ощущаю чей-то взгляд.

Точь-в-точь как ранее в холле.

Не утерпел, значит.

– А ты тихо. – Не оборачиваясь, всё-таки запихиваю пачку в карман и быстро затягиваюсь.

– А ты куришь, – первое, что говорит, равнодушно вроде бы, просто констатирует, но…

А я-то надеялся, что забыл. Забыл, каково оно, когда всем сердцем, казалось бы, ненавидишь самовлюблённого придурка, а от звука его голоса мурашки на загривке собираются. Вот так запросто, словно всего пара дней прошла.

Пожимаю плечами.

– Ещё у тебя таскать начал.

Неопределённо хмыкает, и я заставляю себя повернуться.

Каморка ничтожно маленькая, метра два от двери до задней стенки, а сейчас и вовсе…

Но не подходит. Соблюдает дистанцию, держит руки при себе.

Разглядываю его, пытаясь разобрать, что изменилось, но по всему выходит только, что стал чуть шире в плечах, да толстовка плотнее облепляет бицепс. Кто-то заперся в качалке?

Нужные слова упорно не идут, на языке горький никотиновый привкус.

Начинаю жалеть, что поддался, что послушался глупого писклявого голоса, который так уверенно нашёптывал, что всё ещё, что действительно, что правда, что…

Затягиваюсь пару раз и протягиваю ему сигарету:

– Хочешь?

Отказывается, медленно покачав головой из стороны в сторону. Неловко хмыкаю в ответ и отвожу взгляд.

Вытаскивает руку из кармана болтающегося на плечах свободного балахона и, словно проверяя на колкость, проводит пальцами по шее и подбородку.

И снова, даже при свете единственной тусклой лампочки без плафона вижу эти рубленые выпуклые полоски.

А не пошло бы оно всё, а? Хуже не будет. Лучше тоже.

Шагаю вперёд первым и, прежде чем уберёт, перехватываю его руку. Стискиваю запястье и подношу поближе к лицу. Его остаётся нечитаемым, только равнодушно следит за мной из-под прикрытых век.

Много, рваные, плотные, на фалангах и ладони. На фалангах…

– Сожми, – прошу, и он, не меняясь в лице, легко подчиняется. Только вот средний и указательный почти не гнутся – сухожилия повреждены.

Пульс бьётся быстро-быстро, ощущаю своими пальцами, ощущаю, насколько его ладони липкие, подушечкой большого ощупывая шрам.

Зажимаю сигарету губами и тянусь за второй рукой, так же и её оглядываю. Ничего почти, одна единственная полоска, которой раньше точно не было. Провожу по нему, прощупывая не полностью рассосавшиеся следы швов.

Его ладони до пугающего привычно горячие, контрастом с моими ледяными. От заживших ран чуть шершавые, и я невольно представляю, каково это, почувствовать их на своей коже. Почувствовать теперь.

Сглатываю, уголок его гладких даже на вид, тонких губ устремляется вверх. Мои же сухие, кажется, прямо сейчас растрескаются. И не посмотреть в глаза, не оторваться взглядом от линии рта.

Вот теперь точно – маленькая перепуганная фанатка, один в один. Коленки дрожат и трусики почти мокрые.

– Рен? – спрашиваю шёпотом, наконец подняв голову и чувствуя себя так, словно уже послали куда подальше и отвалили хороший пинок в довесок. Спрашиваю, и страшно становится.

Вздыхает, закатывая глаза, и, рывком высвободив правую руку, выхватывает сигарету прямо у меня изо рта. Жадно затягивается и, оттолкнув меня в центр каморки, шагает следом.

Отброшенный огонёк прямо на дешёвом, проеденном молью и временем ковролине тлеет.

– Твои руки?.. – упорно напоминаю, прежде чем расстояние между нами сократится ещё на шаг.

Скажи мне. Скажи сейчас.