Почему только тебе можно играть? Разве мне нельзя? Ты ничего не говорил.

– Уже? Так быстро?

Больно стискивает бёдра, отпускает и, привстав, чтобы дотянуться, обхватывает мои ягодицы. Сжимает их, притягивая назад к себе.

– Если слишком затягивать, не будет так концентрированно сладко.

Я уже понял, что ты любишь сладкое. Должно быть, очень любишь, и отчего-то невольно представляю, как ты, испачкавшись в белых сливках, венчающих какой-нибудь торт, облизываешь пальцы. Или я облизываю… Какая к чертям разница, если у нас одно лицо? И насколько это вообще нормально, хотеть "себя"? Ты, должно быть, сильно хочешь. Ибо первое, что я заметил, покинув прихожую, это зеркала. Много зеркал.

Я не раз думал, что был бы не против, весьма и весьма не против с тобой… но не так. Не так унизительно, в качестве товара предлагая секс. Это уже не физиология, это уже торговые отношения. Но всё же, почему нет? Почему бы просто внутреннему голосу не заткнуться на чёртовы сутки и дать мне уже немного расслабиться? Пусть даже так. Почему нет? Почему не с тобой? Лучше всё равно никого нет…

Вот теперь, кажется, смирился. Смирился и готов выкинуть из башки весь лишний информационный мусор. Мне будет безумно стрёмно после. Но это после, верно? Могу я хотя бы раз, один блядский раз за последние несколько лет сделать что-то не только потому, что надо, но и потому что хочется?

Наклоняюсь, приподнимаясь на твоих коленях, легонько раскачиваясь. Раскачиваясь и, закусив губу, стаскивая футболку. И утащи меня сотона, если твои серые глаза сейчас не стали ярче обычного, а зрачки не расширились. Комкаю в руках мягкую истончившуюся от частых стирок ткань и бросаю на пол.

Ещё ближе, подвинувшись вперёд, прижавшись к тебе грудью.

– Оно? – спрашиваю шёпотом, старательно понижая его до твоего тембра. Плохо выходит, но всё же…

Ладонь на моей спине. Горячая. Очерчивая позвонки, гладит.

– Мгновение…

Закрываю глаза.

Давай уже. Хотел, так сделай это сам.

Прикосновение мягких сухих губ к моим, но только прикосновение. Всё ещё тянет, должно быть, пробует. Жарко, колет под нижними рёбрами.

Не размыкая век, решаюсь, сам тянусь вперёд и, вздрогнув, ощущаю, как горячий влажный язык не спеша толкается в мои губы, раздвигает их, проводя по зубам, и толкается дальше…

Резкий оглушающий вопль заставляет меня испуганно отпрянуть назад и, едва не навернувшись, упереться локтями о край стола.

Его мобильник. Его голос на сигнале вызова. Чёртов нарцисс.

Не могу отдышаться, словно только что пробежал кросс, и это так странно и глупо, учитывая, что ничего и не было, даже этого вымученного, выпрошенного поцелуя не было…

Пытается выколупать никак не желающий затыкаться мобильник из кармана джинс и совершенно не обращает внимания на меня, даже не смотрит.

И как же я рад этому. Кретин с красной пылающей мордой.

Наконец отвечает и тут же, поморщившись, убирает трубку от уха, ибо даже я слышу, как распаляется неизвестный мне на том конце незримого провода.

Раш выпрямляется и, размяв затёкшую шею, зажимает трубку плечом. Слушает и, только перед тем как ткнуть на отбой, выдаёт короткое: "Пятнадцать".

Что пятнадцать? Кого пятнадцать? Чего пятнадцать ему понадобилось в начале пятого утра?

Хлопает меня по бедру и кивком головы просит встать.

Окай, что… Поднимаюсь на ноги, чувствую себя безумно глупо без футболки, да и не только поэтому. Просто как-то всё… тупо выходит.

Подрывается следом и, бросив на меня ещё один тоскливый взгляд, направляется к скрытой за непрозрачной круглой перегородкой комнате. Должно быть, спальня или просто отгороженный трехметровый траходром.

Возвращается, хлопнув дверцей шкафа и на ходу натягивая чёрную толстовку поверх майки.

Куда это ты собрался? Меня посвятить не стоит, не?

Должно быть, невысказанный вопрос так и замер в моих глазах. Соблаговолил ответить, только зависнув у одного из хрен знает скольки зеркал:

– Я не хочу делать это быстро. Не с тобой, сладкая конфетка. Но и забить на Ларри не могу, так что я сваливаю, а ты просто подождешь меня здесь.

Эм… Я даже завис. Вот так просто? Оставишь меня тут одного, зная, что мне позарез нужны деньги? Не слишком ли это?..

– Оставишь незнакомца в своей квартире? Ты серьёзно?

Фыркает, и я вижу в отражении, как он закатывает глаза:

– Чего? Сопрёшь мои трусы и продашь на аукционе? Не смеши меня. Да и охрана внизу тебя не выпустит, как следует не обшмонав.

Оборачивается ко мне и, накинув капюшон на голову, весело подмигивает.

– Помнится, покидала моё гнёздышко одна цыпочка, так облапали, что её трусики до сих пор валяются где-то на посту. Ты не барагозь особо, я ненадолго.

Мда…

Пока до меня дошёл смысл всего вышесказанного, он уже скрылся в коридоре. Нагоняю уже в дверях.

– И что мне здесь делать?

Наклоняется заправить вылезший шнурок за язычок чёрных кед.

– Да что хочешь. Только святое не тронь, не люблю.

– Э? – что-то я не совсем его понимаю. Точнее совсем не понимаю. То ли недосып, то ли слишком туп.

– Бар не трожь, – милостиво поясняет хозяин квартиры и, исчезая, захлопывает дверь.

Спустя десяток секунд слышу, как распахиваются створки вызванного лифта.

Куда он? Почему менеджер выдернул его так поздно, или, точнее сказать, рано?

Начинаю ругать себя было за то, что не спросил, но понимаю, что мне, в общем-то, должно быть всё равно. Я тут ненадолго, как не крути, и совершенно не моё дело, где и кто шатается.

Разворачиваюсь и топаю назад в гостиную. Теперь вполне можно осмотреть всё и даже руками потрогать особо интересные штукенции без опаски нарваться на издевательский взгляд хозяина апартаментов.

Всё в тёмных тонах, чёрно-серая геометрия и зеркала… Везде зеркала.

Осторожно захожу за ту самую круглую перегородку. Действительно, траходром. Огроменная круглая кровать, заваленная чёрными подушками. Невзрачный шкаф, придвинутый к стене за изголовьем, и только одна встроенная в стену над кроватью лампа. Даже интересно… Взглядом нахожу мерцающий в темноте оранжевым огоньком выключатель и, протянув руку, нажимаю на него.