Входная дверь почти всегда не заперта, и когда до моего слуха доносится негромкий хлопок и клацанье защёлкнувшегося замка, я не особо удивляюсь.

Лениво потянувшись, выключаю телек, отставляю бутылку на пол и неторопливо тащусь в коридор, мимоходом размышляя, удержатся ли на бёдрах расстёгнутые джинсы или всё же съедут из-за тяжёлого ремня.

Дожидается меня в коридоре, привалившись к стенке, и выглядит как минимум как… броско выряженная шлюха. Джинсики, маечка, голые коленки и руки, "поплывшая" боевая раскраска и тщательно уложенные волосы. Наводит на мысли о плоских анорексичных ночных бабочках. И это что же, я, выходит, тоже частенько напоминаю перепившую намазанную трансуху? Да быть не может…

Молча вскидывая брови, выжидательно пялюсь на Кайлера.

Или всё-таки может?..

Запах тяжёлого мужского парфюма, сладкого алкоголя, сигаретного дыма, ещё чего-то трудно различимого, но крайне приторного.

Начинаю понимать. Кошусь на его сложенные на груди ладони, вернее, на накрашенные ногти.

– Эскорт?

Хмыкает и пытается проморгаться, словно прикорнул ненадолго у стены, и сейчас яркий свет мешает ему сориентироваться.

Я знаю ответ, ещё до того, как разлепит губы. Значит, это жалкое подобие проституции. Спишь с ними? Или только шатаешься по клубам, подставляя упругую задницу под засаленную ладошку? Что из этого?

– С меня десятка за догадливость. Ну, так что? Я пройду, или прямо здесь?

Киваю вглубь квартиры и молча разворачиваюсь, направляясь к кровати.

Но… Не хочу.

Зубы сводит, и всё, что можно назвать мной, в большей или меньшей степени против. Против того, чтобы делать это вот так. Не с ним. Не хочу сухо и по-деловому трахать собственное отражение.

Догоняет меня у перегородки, оттесняет плечом и, повернувшись спиной, быстро стягивает майку. Мелькают худые лопатки и синюшная в потёмках кожа. Уверен – холодная. Возится с застёжкой на джинсах, а я, опустив взгляд, замечаю, что он босой.

Вспоминаю, как сам скакал по сцене на одном из первых концертов, натянув кеды на голые ноги. Вспоминаю, как потом в перерыве матерился сквозь зубы и пытался стянуть это адское оружие пыток и, залепив пластырем стёртые в кровь пятки, шнуровал эти же кеды снова. И назад, на сцену. А там уже не больно вовсе – адреналин топит, перекрывает всё, кроме волны абсолютного, ни с чем не сравнимого восторга, эйфории.

Лязг мелочи в карманах упавших джинс. Переступает через них и коленом опирается о кровать, медлит.

Обнажён.

Больше ничего нет.

Боком ко мне. Опущенный подбородок, веки сомкнуты.

В груди ворочается что-то, скребёт, тут же раздражая свежие царапины не то кислотой, не то ещё чем-то едким. Поди разбери, что там гложет, когда скрыто под рёбрами.

– Ты там уснул?

– Нет, смотрю на тебя.

Хмыкает, и я вижу только скривившийся уголок рта. Словно очнувшись, мотает головой и, забравшись на кровать, укладывается на спину. Ещё заминка, и… разводит согнутые в коленях ноги.

– Нравится то, что видишь?

Только на его лицо. Кажется, не выражает ничего, никаких эмоций, но словно слой на слой, и под этим, первым, наспех налепленным, проступают совершенно иные контуры. Хмурюсь, всматриваюсь и никак не могу отбросить все эти склизкие жалостливые думки и, наконец, сделать то, ради чего его сюда вызвал.

Но… Стрёмно, одним словом.

– Так нравится?

– Ты знаешь, что нравится.

Тонкая, адресованная в пространство ухмылочка.

Подхожу поближе и не могу не признать, что любезно предоставленный вид меня возбуждает. Ещё как, но словно не верно всё, и дело не в вопросах нравственности. Не пересчитать всех перетраханных мной шлюх и обманутых наивных дурочек, и никогда, никогда ещё мне не было так безбожно стрёмно. Другого слова не подобрать.

– Что, не встаёт? – участливо интересуются снизу, и меня охватывает желание залепить ему хорошую плюху, так чтобы зубы весело клацнули.

Зачем ты это делаешь, придурок?! За каким хреном подначиваешь меня? И главное – какого дьявола это у тебя выходит? Почему меня цепляет? Что за засилье сахарных соплей? Ну уж нет, малыш. Приехал, так не пытайся давить на жалость и прятаться за напускным бахвальством.

Но в последний момент, в одном шаге от кровати всё же решаю дать ему шанс свалить до того, как он начнёт ненавидеть нас обоих на порядок сильнее. Мне откровенно наплевать, что там за мысли роятся относительно моей скромной персоны, но вот желание перегрызть собственную глотку явно не добавит мальчишке единичек в карму.

Считай это великодушием, детка, или хмельной дуростью. Как угодно.

– Вставай и проваливай.

Приподнимается на локтях и если и испытывает удивление, то скрывает это.

– Что, так и не возбудился? Давай я помогу? За определённую доплату.

Сука!

Бесишь, бесишь, бесишь!

Подаюсь вперёд и, вклинившись между его разведённых ног, нависаю сверху, опираясь на руки.

Улыбается мне прямо в лицо. Открыто и так блядски желчно, так… по-моему. Словно испорченное зеркало, чья поверхность допускает маленькие погрешности в отображении, но основную картинку передает чётко.

Чётко…

– Злишься…

Дёргаюсь и локтем левой руки нажимаю на его гортань, грозясь нажать посильнее и просто расплющить трахею.

Вес тела на одной руке, заваливаюсь немного вперёд, на него, кожей ощущаю, насколько холодный, как сбивчиво дышит, как подрагивают его мышцы… Едва ли не со стоном ощущаю, как сам напрягаюсь, как сводит мышцы, как покалывает в паху.

Слишком слаб, чтобы устоять перед плотскими желаниями, малыш.

Отпускаю его горло только для того, чтобы перехватить уже пальцами, рывком выпрямиться, свободной ладонью сжать острое колено и отвести в сторону, так чтобы касалось моего бока, приятно холодило разгорячённую кожу.

– Я пытался дать тебе шанс.

Силится выплюнуть что-то в ответ, но я предупреждающе стискиваю пальцы, заставляя пульс под ладонью биться куда чаще.

– И не вопи о том, что тебе без надобности. Не поверю.

– Ты… – стискиваю сильнее, только для того чтобы узнать, как далеко зайдёт мальчишка в своём неповиновении. Стискиваю так, что цепляется за мою руку и пытается оторвать её от глотки.