Тщетно, сладкий. Теперь всё тщетно…

Ещё чуть-чуть, и кончики пальцев впиваются в гладкую кожу, продавливают её, оставляя отметины от ногтей. Не сдаётся, надсадно хрипит, но, приподнявшись немного, всё же выплевывает мне в лицо:

– Ты… Ты виноват.

Не дышу, сам начинаю захлёбываться вздохами. Хочу знать. Знать, что именно я… Что именно…

– Давай, скажи, что я тебя столкнул. Что не оставил выбора. Скажи…

Кажется, сейчас готов упрашивать его, требовать произнести это. Плавлюсь, спина взмокла, возбуждение навалилось грузом.

Опускаю взгляд вниз.

О да, кажется, не один я готов лезть на стену, только вот стояк мальчишки не сдавливают пусть и расстёгнутые грубые джинсы и тесное бельё.

– Ты…

Губы растягивает безумная ухмылка.

Физически не стереть, не заставить её исчезнуть.

Я… Я – причина всех твоих бед, я – точка невозвращения назад, я – конечная станция.

Всё я.

Я за тебя выбрал.

Приподнявшись немного, чтобы стянуть мешающие штаны, всё ещё удерживаю его за глотку, пусть уже не с таким фанатизмом, но всё же удерживаю, как и он моё запястье. Не желает разжимать пальцы, и я почти уже не чувствую боль от впившихся ногтей. Легонько шлёпаю по внутренней стороне бедра.

– Раздвинь.

Послушно выгибается, елозя лопатками по покрывалу, пододвигается ближе, и его тонкие щиколотки касаются друг друга за моей спиной.

Любуюсь им даже сейчас. Беззащитный, голый, открытый. Не хватает только малой толики страха, для того чтобы желание сожрать его целиком стало совсем непреодолимым.

Или же боли… Именно её не хватает. Его боли. Выступивших на глазах слёз и закушенной припухшей губы.

Перекатываюсь на колени, стягиваю джинсы до середины бедра. Наблюдаю за ним, косится на мой член, я бы даже сказал, пялится. Быстро облизывает губы.

– Это не поместится в твой ротик, малыш.

Хрипло каркает что-то в ответ, и я, придушив немного, прерываю поток возлияний. Тогда, не придумав ничего лучше, показывает мне средний палец и откидывается назад.

Это даже интересно, оттягивать момент сейчас, когда больше всего хочется вставить или, по крайней мере, сжать себя пару раз.

– Возьми под подушкой.

Вопросительно сдвигает брови, но тут же догадавшись, тянется ладонью назад, ныряет ей под холлофайберную пышку и долго шарит пальцами, пока не натыкается на непрозрачный прямоугольник. Протягивает его.

– Надень мне.

Снова мелькает кончик языка. Шелест разорванной упаковки.

Достаёт резинку, наконец-то отпускает запястье и помогает себе второй рукой. Придерживает член и, приложив к нему резинку, раскатывает её по всей длине, тщательно поправляет, гладит поверх тонкого латекса, сжимает, дразня пальчиками, но я отталкиваю его ладонь.

– Вздрочнуть я могу и сам. Расслабься.

И да – я не собираюсь тебя тянуть. Давай, покажи, как тебе может быть больно. Как эта мука отразится на твоём личике.

Осторожно сжимаю, наклоняюсь вперёд и, придерживая у основания, нажимаю головкой на кольцо упругих мышц между его ягодиц. Совсем легонько нажимаю.

Кривится, поджимая губы. Пытается отвернуться. Удерживаю, заставляя смотреть только на меня.

Склоняюсь, нависаю почти.

Близко… В его глазах всё. Всё, что я искал. Всё, что я хотел, десятки раз представляя, наблюдая за своим отражением в зеркале.

Не торопясь, подаюсь вперёд, словно продавливаюсь в него. Медленно проникаю.

Уже в открытую морщится, начинает подрагивать, неосознанно стремится отодвинуться, и тогда я дёргаюсь вперёд, загоняя на всю длину.

Выгибается дугой, почти беззвучно кричит, распахнув рот. И именно это зрелище, почти физическое ощущение его боли заставляет меня толкнуться ещё. Вжимаюсь в него, отчаянно хватаю за подбородок, фиксирую лицо, всматриваюсь в него в надежде увидеть выступившие слёзы. Но нет – ни одной замершей капли на ресницах.

Губы подрагивают.

Укусить, чтобы сорвался и закричал, чтобы всхлипнул от боли и…

Едва ли замечаю, как начинаю двигаться, втискиваться в него снова и снова. Стенки упруго сдавливают, сжимают. Восхитительно…

Поскуливает, силится прекратить это, но тогда дышать становится совсем невозможно, и он просто не может сжать челюсти. Жмурится…

Перевожу взгляд на его налившийся кровью, фиолетовый в потёмках член. Касаюсь его, и тут же шлёпает меня по пальцам, не позволяет приласкать его.

Думаешь, если будет только больно, то не будет стыдно? Как же ты ошибаешься, сладкий…

Звонит мобильник, оба вздрагиваем.

Звук голоса, мелодия и ритм, под который я начинаю непроизвольно подстраиваться, двигаться в такт. Тяжёлые басы и гитарное соло. Физически не могу остановиться. Не могу дать ему передышку. Не могу…

Кажется, на пределе. Никогда не двигался так быстро, никогда спину не заливал холодный пот. Близко-близко, почти уже…

Мобильник затыкается, и в первые секунды звенящей, затопленной только хрипами тишины я кончаю. Бурно взрываюсь внутри него, и становится так тяжело, словно я набрал добрый центнер.

Опираюсь на ладонь, чтобы не придавить его, и вижу, что закусывает кулак, жмурится.

Всё верно, потому что отпустило только меня, а ты не захотел. Не позволил и тебе тоже помочь.

Отползаю назад, выхожу из него и, стащив резинку, быстро завязываю её и отбрасываю на пол. Натягиваю штаны и, поморщившись, застёгиваю их.

Мало. Этого очень и очень мало. Я хотел бы много больше, хотел бы трогать его, кусать, тискать, сжимать, шлёпать… Слышать, как он постанывает и кричит, срываясь на болезненные вопли, а после задыхается от накатившего удовольствия.

А всё потому что его лицо… Потому что я хочу, чтобы другому МНЕ было до одури хорошо.

Но не так. Не так.

Поэтому вместо того, чтобы повалить его назад и затрахать до полусмерти, я просто наблюдаю за тем, как, перекатившись на бок и осторожно сев, он начинает одеваться.

Шаркая, направляюсь к дивану и выискиваю там портмоне.

Майку натягивает уже на ходу и, проходя мимо, даже не смотрит. Просто сминает пальцами протянутые купюры.