Так и замираю рядом, вытянув руку, не касаясь, с недоумением наблюдая.

Не замечает. Не видит в упор. Только чёртов мобильник.

Пытаюсь привести мысли в порядок, сосредоточиться, выбросить его к чертям из башки и стрясти хреновы снимки наконец. Собираюсь уже выпотрошить его старый, под завязку забитый хламьём рюкзак, как… Новый всхлип.

Да чтоб тебя черти драли!

Подбираю это адское устройство быстрее, чем успеваю подумать об этом. Подбираю и, мельком глянув на ряд абсолютно не информативных цифр, принимаю вызов.

Кай вздрагивает, с силой закусив нижнюю губу, поднимает голову и замирает. Так пялится мне в лицо, словно пытается нашарить и выдернуть душу.

Голос по ту сторону линии связи не дожидается даже короткого "да", не уточняет личность принявшего вызов. Он говорит. Очень сухо и размеренно, кажется, даже паузы выдерживая одинаковые. Говорит и говорит. Словно читает с монитора, словно статичен и принадлежит устройству. Это его так боится Кай. Он говорит, а я слушаю, с каждым началом новой фразы всё глубже и глубже вгоняя ногти в ладонь. Слушаю и, лишь только когда говорящий прерывается, всё так же размеренно, донельзя вежливо интересуется, придёт ли мистер разрешить возникшую ситуацию, соглашаюсь, а после, отчего-то не в силах пошевелиться, слушаю короткие гудки, пока на линии не станет тихо.

Рефлекторно, просто на автомате пихаю телефон в карман и с силой стискиваю виски пальцами.

– Чёрт… Вот же… Блядство, Кайлер!

Сказать, что в башне кипит, как с перепоя, – ничего не сказать. Бурлит и выхода не находит. Надо же было так, а!..

Всё-таки ставлю мальчишку на ноги и, намотав полы его расстёгнутой застиранной кофты, встряхиваю. Вжимает голову в плечи, перехватывает мои пальцы и… Его ледяные.

Отпечатывается где-то на рёбрах. Сдавливает. И перекинуть не на кого – только сам, только попытки жалкие.

– Ты должен был открыть свой блядский рот и сказать мне. Сразу.

Ресницы мокрые.

Ёбаный Сатана.

Начинает дрожать, как если бы его подключили к сети в двести двадцать.

Должен был сказать мне. Должен был.

Не размыкает губ. Пялится. Пялится, и я клятвенно обещаю себе, что просто так не оставлю это. Не оставлю его блядскую выходку с наручниками, что отберу у него и свой мобильник, вытрясу, куда заныкал снимки, вломлю как следует, но… Потом. После того, как разгребу куда более серьёзное дерьмо. После того, как мышиный хор в голове престанет трезвонить оду Мудака Года в мою честь.

Отпускаю его, чтобы перехватить за предплечье, и, не заморачиваясь, свободной рукой цепляю рюкзак, отпечаток дна которого так и остался посреди маленькой комнаты. Должно быть, тут не жил никто пару недель или около того… Верно же. Не здесь. У меня.

Не вышло бы затянуть вязки одной рукой, и поэтому просто пытаюсь зацепить на магнитный замок. Сломан. И этого не заметил тоже. Не заметил, почти каждый день запинаясь об этот мешок у себя в коридоре. Не заметил и перешитых ручек и выломанный карабин.

Невольно пальцы сильнее стискиваются, впиваются в безвольно повисшую руку. Ни звука не издаёт, смотрит в пол. А меня почти душит здесь, душит клубами пыли и чёртовым крошевом штукатурки, запахами и налипающим на зубы привкусом чего-то мерзкого, как строительная замазка.

Вот чёрт! Снова звонит. Но на этот раз мой.

Никак не могу перестать пялиться на Кая, на синюшные губы и опущенный подбородок.

Звонит и звонит. Звонит, когда выхожу в коридор, так и не разжав пальцы. Звонит, когда послушно переставляет ноги, спускаясь по лестнице. Звонит, когда понимаю, что на нас явственно так смотрят, разглядывают с неподдельным интересом. Звонит, изводя раздражающим зудом у стойки очнувшейся мадам, которая, выпрямившись, требует у Кая сдать ключ.

Ты приходил захватить остатки тряпок, да? И это всё? Прикидываю вес рюкзака, повернув кисть. Только это?

Оживает, роется в карманах и выгребает всё, что находит в левом. Несколько монеток, проездной, леденец от кашля, пара скомканных чеков, обёртка от шоколадного батончика и погнутый алюминиевый ключ, который комендантша и забирает, покосившись на остальной хлам. Сначала на хлам, потом на него, потом, лупая увеличенными стёклами очков глазами, на меня. На него, назад к моему лицу, на него…

Не выдержав, закатываю глаза и тяну его дальше, на улицу, на этот раз слабо дёргается, пытаясь сгрести содержимое карманов назад, но только смахивает монетки на пол. Теперь, кажется, уже отовсюду взгляды. Упираются в грудь, таранят плечи и лучом лазера пляшут на макушке. Эта рыжая пародия на женщину, горстка сопляков на лестнице.

Обещаю себе быть хорошим мальчиком только до первого вяка. Себе и Ларри, чтобы уж наверняка. Ларри, который снова и снова – упорный говнюк – пытается заставить меня взять трубку.

Качаю головой и вывожу свой заторможенный прицеп на улицу, и уже там, вытянув мобильник и скинув Ларри, вызываю такси. Наверняка думает, я в панике и даже близко не ебу, что делать с телом. И я действительно не ебу.

***

Тук, тук, тук.

Ногтями беспокойно барабаню, опираясь на белую, отполированную до блеска стойку. Прямо перед толстым, наверняка бронированным стеклом с маленьким окошком на уровне груди.

Тук, тук, тук.

"К вам спустятся, ожидайте".

Тук, тук, тук…

Обернуться через плечо и быстро взглянуть на Кая, который не сменил даже положения рук. Замер, неестественно выпрямившись, прижавшись к пластиковому стулу у противоположной стены, и ни единого движения, хоть бы голову поднял. Взглядом упорно вниз, на колени. Рюкзак валяется рядом и на отдраенной, кипенно-белой плитке кажется просто куском грязи, небрежно сваленной кучей хламья, которой и является.

Вдыхаю через нос, и в глотку просачивается едва уловимый запах какого-то дезинфицирующего средства. Почти не уловимый химический запах. Не хлорка, от запаха которой хочется вывернуть свои же кишки в рядовых клиниках.

Просторный холл, пять этажей, автоматические двери и электронная пропускная система, вышколенный персонал и наверняка меню приличнее той дряни, которой я запихиваюсь, особо не разбираясь.

Теперь я догоняю, зачем нужны такие бабки. Но разве нельзя было найти что-то более подходящее? Что-то, что можно оплатить, не впахивая три смены, попутно приторговывая задницей.

Снова оборачиваюсь к нему и слышу щелчок, с которым разъезжаются створки лифта. Всего один пассажир, хотя этот хромированный монстр наверняка мог бы вместить каталку и полдюжины накачанных санитаров. Всего один сухой старикашка, заприметив которого мальчишка бледнеет ещё больше. Вскидывает голову и из-за разделяющего нас расстояния его глаза кажутся полностью чёрными. Огромными. Обдолбанными. И мысль о том, что он не надел линзы, кажется совершенно абсурдной сейчас. Какого вообще ебут эти линзы?