Но ему же вчера было можно?

Улыбаюсь своим мыслям и прижимаюсь плотняком, пусть и через одеяло, тащу к себе поближе этот мягкий комок.

– Давай, детка, открывай глазки.

Морщится, подгибает ноги и болезненно стонет.

Понимающе усмехаюсь и, приподняв его голову, просовываю под неё руку, так чтобы затылок лёг на моё плечо и, щекоча нос, повёл растрёпанными вихрами.

Свободной рукой принимаюсь выпутывать его, и даже не брыкается, только сжимается, ещё больше усиливая сходство с гигантским эмбрионом, уляпанным засохшими, частично о простыни обтёртыми пятнами.

Одеяло комкается где-то внизу, стреноживая его, оборачиваясь вокруг ног.

И я плохой, да. Не плохой, как крутые парни в вестернах, которые в конце, жертвуя собой, спасают всё ранчо. Плохой в смысле – полное дерьмо.

Плохой настолько, что загребущие ручонки сами тянутся к оголившейся заднице Кайлера и, скользнув по подтянутым половинкам, водят между ними. Самыми кончиками пальцев по опухшей, не закрывшейся дырке.

И разрядом через подушечки пальцев. Прошивает.

Он открытый, дрожащий, разъёбанный, потому что Я это с ним сделал.

И такой влажный, что стоит только нажать посильнее, как по пальцам потечёт. Моя сперма внутри его маленькой, украшенной парой синяков попки.

Очень, очень плохой.

Постанывает, ёрзает, почти сам надевается на мои пальцы, и даже не пробую сдержаться. Три сложенных пальца входят отлично, скользят по горячим припухшим стенкам и остаются там, внутри, находят простату и потирают её.

Просыпается с криком, выбивается, и это так бесит, что просто пережимаю ему горло. Рука, на которой он лежит, дёргается почти сама, и через секунду он уже только загнанно хрипло дышит, вытягивая шею, уходя от пережимающего кадык предплечья, и всё ещё слабыми пальцами хватается за моё запястье в попытке оттолкнуть.

Ага, сейчас.

Дышу сквозь стиснутые зубы и, привстав, с удовольствием сжимаю их на его ухе. Не сильно – ухватиться чтобы, пососать его и выпустить.

И мне только одного сейчас хочется. Только одна блядская гаденькая мыслишка в голове вьётся.

– Ты очень разъёбанный.

О, да… Вслух это звучит так, что пальцы на ногах поджимаются, судорогой сводит.

Только сглатывает, выгибается, чтобы не так давило на глотку, невольно плотнее насаживаясь на мои пальцы.

И меня несёт, как никогда. Если бы захотел, не смог бы заткнуться.

– Давай оставим всё прямо так. Хочу, чтобы ты всегда был раскрытым, готовым, как сейчас…

Пальцы внутри него легонько сжимаются, обводят полукругом простату, снова давят на неё подушечками.

И звуки, которые он издаёт, потрясающие. Нечто среднее между измученным скулежом и стонами.

Должно быть, на грани. Ещё немного – и станет больно…

Облизываю губы, хотя куда больше хочется заняться тонкой, солёной от пота шеей, и продолжаю:

– Я подарю тебе распорку, чтобы стенки не сходились, и ты всегда будешь готов для меня. Как мокрая раздолбанная сучка с текущей щелью. Моя девочка с членом. Тебе нравится, когда вытекает, Кай?

Его имя выходит грубо, слишком срывается голос на басы, слишком хочется перестать дразнить и просто придавить к кровати, коленом раздвинуть ноги и добавить ещё немного. Ещё к тому, что сейчас обволакивает мои пальцы внутри него.

– Давай, подрочи себе.

Почти рычит, снова дёргается, и тогда пережимаю его горло уже всерьёз. Давлю на трахею, и тут же послушно обмякает, оставляет попытки высвободиться. Капитулирует.

– Давай уже!

Подгоняю его движениями пальцев, дополнительно стимулирую, и мальчишка сдаётся, рукой обхватывает свой член – жалею, что не вижу из-за его головы, – и двигает кистью так порывисто и быстро, что я невольно подстраиваюсь под его ритм.

Пыхтит, уже не скрываясь, постанывает и, закатив глаза, вымученно кончает почти сразу же. До минуты не достаёт, уверен.

Буквально выдаивает себя, оттягивая головку и спуская на край кровати и сбившуюся простынь последние капли.

Отлипаю только сейчас, демонстративно обтерев пальцы о его бедро. Позволяю дышать нормально, и он тут же хватает одеяло и натягивает его по самые уши.

Фыркаю, ощущая, как давит на мой собственный член.

Извини, приятель, это было не для нас.

– Проснулся? – интересуюсь как бы между делом, словно только что ничего и не было.

– Господи, когда ты уже сдохнешь?.. – страдальчески доносится из-под слоёв ткани, и я натурально выдыхаю.

Малыш очухался.

– Так тебе лучше?

Шебуршит, вошкается и сдавленно охает, кое-как присаживаясь на край кровати.

Такой ребёнок ещё, натянул плотное одеяло на макушку, придерживает его руками на манер балахона и упорно не поворачивается ко мне.

И меня не раздражает это, напротив – отчего-то веселит.

– Не вижу – значит, нет?

Всхрапывает, как недовольная пони, и бурчит себе под нос, но так, что я всё же слышу:

– Именно.

Ладно…

Разбудил, уже хорошо.

Решаю вернуться и пошарить в холодильнике и, опять же, запустить кофеварку. Что там для него? Может, лучше поставить чайник? И так, на секунду – а у меня вообще есть чайник?..

"Одеяло" тем временем, пошатываясь, поднимается с кровати, белым коконом бредёт в сторону ванны мелкими шажками и что-то тихонько бубнит себе под нос.

Решаю не переспрашивать, просто жду, когда дверь хлопнет и зашумит вода.

Запоздало припоминаю, что его вещи так комом в углу на кафеле и остались сваленными, и думаю, что было бы неплохо одеть его во что-то.

Поэтому всё-таки вытряхиваю его рюкзак, развязываю и, перевернув, трясу над диваном. Не хотел, но…

Почти не глядя, что там ещё, вытягиваю из общего кома тряпок боксеры и тасканную-перетасканную, почти просвечивающую застиранную футболку. Не заглядывая, закидываю ему в ванную комнату, краем глаза лишь зацепив смазанную фигуру в душевой кабине.

Вылезет – увидит.

И да, кофеварка… Или поискать чайник? Или плюнуть и набрать доставку?