Колени отказываются держать. Пошатывает.

Обеими ладонями цепляюсь за его плечи, веду по ключицам и шее, обхватываю лицо.

Я хочу назвать его деткой и не могу. Хочу большим пальцем погладить поджатые губы, и не выходит.

Звучит настолько жалко, что хочется отвесить ему вторую, разбить костяшки об острые скулы и смыть, смыть с него это всё. Смыть чужие следы.

Дрожит.

И от мысли, что ему плохо, плохо куда сильнее, чем мне сейчас, становится немного полегче.

– Рен, он на ногах не стоит.

Джеки переминается, покачиваясь с пятки на носок, движением головы пытается смахнуть тонкую прядку, лезущую в нос, с таким видом, будто это самое важное действо во всей Вселенной, не меньше. Ему стрёмно, как никогда стрёмно сейчас.

Не понимает.

Но не прибил Кая на месте, всё-таки привёз ко мне. Не бросил.

– Я вижу.

Ярость уходит.

Сдуваюсь, как проколотый воздушный шар.

Апатия тут как тут.

Почти безразличие, только если бы адская машина, подобная валу, перестала неторопливо мотать на крючья мои кишки. Больно, но словно через отпускающую анестезию.

– Пошли.

Решаюсь и, стиснув пальцы на далеко не впечатляющем бицепсе Кая, тащу его за собой.

Тащу в ванную и искренне надеюсь, что смогу совладать с собой, даже если накроет снова, не утоплю в мыльной пене.

– Ты уверен? – прилетает в спину от Джеки, и я быстро киваю, чтобы не передумать.

Содрогаюсь от одной только мысли, что мне придётся раздеть его. Увидеть голым.

И всё же перед тем, как скрыться за дверью, торможу немного и проталкиваю вперёд послушного, словно кукла, Кая.

– Если услышишь что-нибудь…

Договаривать не приходится. Понимает меня с полуслова и, согласно промычав что-то, со вздохом устраивается на диване. Откидывается на спинку и массирует виски.

Кажется мне слишком спокойным, слишком расслабленным, может? Или всё переутомление виновато, и у него тоже аккумулятор на нуле? Не может выжать из себя немного энергии для эмоций?

Плевать сейчас.

Кажется, на всё плевать. Но только пока я не шагаю вперёд, прикрывая за собой дверь.

***

Ладно… В сторону всё.

В сторону эмоции.

В сторону ощущения на кончиках онемевших пальцев.

Решительно шагаю к нему, становлюсь вплотную и, не мешкая, рывком стягиваю футболку через голову. Помогает мне, послушно поднимая руки.

Перед глазами мелькает повреждённая кисть, плотная корка и запёкшиеся кровоподтёки.

Тут же цепляюсь за джинсы и взглядом невольно, совершенно не желая того, блять, прохожусь по его торсу.

Выдыхаю.

Снова носом.

Снова так, чтобы сделать следующий вдох с полупинка страдающих лёгких не механически.

Царапины. Невнятные желтоватые синяки. Следы зубов.

– Я ничего не помню… – оживая под моими пальцами, которыми я неосознанно изучаю весь этот ужас, давит из себя. Каждое слово, слог, букву давит. Надрывом.

Голос тоже. Сорван.

– Кричал?

Не могу. Не могу. Не могу я!

Не могу заткнуться и удержать всё это внутри, не могу сжать зубы и просто проглотить это, заставить забиться назад, раствориться в желудке.

Не могу.

– Пожалуйста…

Просит.

Просит сейчас так, как не просил никогда и ничего. Не у меня. Не меня.

И эти чёртовы интонации – чёрное отчаянье, проскальзывающая безнадёга и отвращение, – только подстёгивают, словно свистящим щелчком плети.

Не хочу давиться этим один, хочу и ему тоже напихать в глотку. Напихать, пусть дальше уже и некуда. Хочу, чтобы он чувствовал тоже, чувствовал, что меня на части рвёт, и как-то плевать сейчас, вывезет он или нет. Вывезет ли помимо навалившегося на него дерьма ещё и это.

– Пожалуйста? Так ты просил? О чём, Кай? Ещё? Сильнее? Может, глубже?

Отводит взгляд. Цепко схватив, фиксирую его лицо.

– Смотри на меня.

Пытается отшатнуться, но не выходит – дёргаю на себя, прижимаю, и насквозь прошивает не то отвращением, не то желанием его трахнуть.

Прямо так.

Грязного, выебанного, со следами чужой спермы на одежде и коже. Трахнуть, а после задушить к хуям. Или сначала задушить, а уже потом трахнуть. Не важно сейчас.

Продолжаю, а голос почти звенит, представляется мне натянутым, как рыболовная леска. Острый. Рассекающий.

Не переставая удерживать, большим пальцем нажимаю на его губы, насильно размыкая их. Поглаживаю, растравливая мелкие ранки.

Неприятно? Мне тоже.

– Сколько их было?

Отпихивает мою руку, выворачивается, отступает назад.

Шатается и явно морщится. Морщится от боли в заднице, маленький ублюдок.

Боже, дай мне сил не избить его.

Сглатывает, языком пробует растравленные кромки рта, снова морщится и, видимо, решившись, соскребая остатки внутренних сил, поднимает голову.

Молчит. Только смотрит.

Психую и, оттолкнув его, хватаю душевой шланг. Врубив воду на всю мощность, не потрудившись выставить температуру, окатываю его прямо так. Стоящего на кафеле и в не расстёгнутых джинсах.

Поливаю, а всего трясёт. Трясёт как в припадке, как пытающегося слезть с иглы матёрого нарка. Трясёт, потому что я представляю, что делали эти губы.

Представляю его на четвереньках, зажатого меж чужих тел, чьих лиц он никогда не видел и не узнает.

Терпит, шатается, прикрывает глаза ладонями, и до безумия хочется завернуть его в плед и укачивать, пока не уснёт. И одновременно с этим сжимать в объятиях, ощущая, как слабеет, больше не пытается выбраться.

Раздирает напополам.

Завалиться прямо здесь на пол и, выоравшись, забиться за бачок и сдохнуть.