Перекрываю воду, когда сам уже весь мокрый, а горячая вода стоит на полу небольшим озером, и клубы пара ложатся на кафель и застилают зеркала.

Зеркала… Блядские пересмешники.

Дышать тяжело. То ли конденсат набивается, то ли потому что чёртов комок снова в глотке. Горошина размером с хороший баобаб.

Как ужаленный, вылетаю из ванны, шлёпая по паркету мокрыми носками. Стряхнув свою брошенную, кажется, хрен знает, когда, а не вчера вечером, футболку, сдёргиваю покрывало с кровати.

Возвращаюсь назад, краем глаза улавливая взгляд Джеки.

Хер с тобой! Пялься, но, ради всего святого, молчи.

Стараюсь делать всё максимально быстро, не заморачиваясь с деталями, не акцентируя взгляд.

Накидываю плед так и не решившемуся пошевелиться Каю на плечи и, присев, замочив штанины ещё больше, расстёгиваю его джинсы, стягиваю рывком, и пальцы, чёртовы предательские пальцы сводит, когда понимаю, что блядского белья на нём тоже нет.

Оставил памятным сувениром? Скорее, не смог найти…

Поднимаюсь, заворачиваю его, как в кокон, поправляя края импровизированного полотенца, чтобы не упало, и буксирую за собой, уводя в спальню.

Не особо рассчитывая силу, швыряю его вперёд. Падает лицом вниз, путается в покрывале, кое-как перекатывается на спину и высвобождает руки.

И даже в потёмках, даже без подсветки вижу все тёмные пятна на его бледной коже. Вижу, кажется, даже чётче, чем при ярком освещении среди кафельных плиток и зеркальных панелей.

Наваливаюсь сверху, съезжаю пониже, усаживаясь на его бёдра, и перехватываю пытающиеся оттолкнуть меня руки. Сжимаю прямо поверх свежей раны, растравливаю её, нарочно впиваясь ногтями в ещё вчера утром идеальный рисунок. Прощупываю подушкой большого пальца и со злости с силой кусаю себя за губу.

Снова чёртовы цифры. Снова вернулся к ним. Выдрал изнутри.

Дышит быстро-быстро, пытается скрыть, насколько делаю больно, насколько сильно пульсирует воспалённая израненная кожа. От воды только размокло всё, и теперь на моей ладони тоже.

Сначала игла машинки, теперь это.

Это…

Удобнее перехватываю его кисти и прижимаю их к вмиг отсыревшей простыне.

Не сопротивляется.

Не станет рыпаться, даже если я захочу натянуть его сейчас. Не станет, даже если свистну Джеку и предложу ему тоже отхватить кусочек. Не станет, даже если я начну жрать его по кускам, не спеша, откусывая по фаланге с каждого пальца.

Рывком вскакиваю на ноги и, не оглядываясь, буквально бегом выхожу к Джеки.

Передёргивает от омерзения, только разобраться бы, к кому.

– Не могу…

Выдыхает, кое-как поднимаясь с пригретого места, и, приподняв бровь, осматривает мои мокрые штаны и измятую рубашку. Переводит взгляд на лицо, красноречиво намекая на продолжение.

– Спасибо.

– За что?

– За то, что позвал к себе. Поехали.

– Ты уверен?

– Уверен. Не сдохнет.

Запихивая ноги в ботинки, я думаю вовсе не о пневмонии или другом дерьме, которое обязательно словлю. Мысленно делаю себе пометку запретить домработнице соваться в квартиру пару дней и, дождавшись Джека, куртку надеваю уже в просторном коридоре за входной дверью.

Ключ поворачивается в замке, приводя в действие запирающий механизм.

Никуда не денется, если сам себя не сожрёт.

***

Всё плаваю где-то, изредка отталкиваясь от чёрных берегов. Дрейфую в глубинах собственного подсознания, упиваясь этим потрясным Ничто.

Как если бы обдолбился и провалился в коматоз.

Предпочитаю просто пить. Пить вторые или третьи сутки, даже не знаю точно, потерялся ещё после того, как смог оторвать опухшее ебло от диванной подушки.

Сколько проспал? Час, шесть, сутки?

А, хер его…

И дальше тоже хер, потому что заливаюсь в рекордные полчаса и продолжаю, пока не срубит снова.

И кругом весь цикл, с той лишь разницей, что, проснувшись, я умираю от головной боли с дикого бодунища, а потом ничего, отпускает.

Скулы становятся колючими, расстёгнутая рубашка болтается измусоленной тряпкой, и я, кажется, воняю, как перегревшийся на солнцепёке боров. Не уверен, оттого что вообще почти запахов не чувствую, вкуса особо тоже. Только медленно наступающую на организм интоксикацию до стадии опьянения.

И так круто ощущать чёрной дырой сосущее ничего внутри, а не весь тот ёбаный пиздец, который Кайлер умудрился поселить у меня в грудной клетке.

Хер с тобой, детка.

Мне насрать.

Абсолютно точно как и на то, что бутылка, горлышко которой сжимают вялые пальцы, почти пуста, а я не нахожу в себе сил, чтоб оторвать задницу от мягкого – очень мягкого, лично проверял рожей, – ковра в гостиной у Джека.

– Может, пожрёшь? – Останавливается рядом и, сложив руки на груди, легонько толкает меня в бедро босой ногой.

Здесь, увы, солидарность не сработала, и я вынужден один планомерно уничтожать запасы его бухла. Почти сплошь высокоградусная дрянь, и как-то не заметно для себя отвыкнув, пьянею непростительно быстро.

Отрицательно мотаю черепом и протягиваю ему бутылку, демонстративно помотав ей из стороны в сторону.

Пребываю сейчас в том пограничном состоянии, когда организм вроде бы начинает очухиваться, сознание проясняется, а череп вот-вот взорвётся от боли.

Не хочу.

– Ещё.

– Уже хватит.

Прищурившись, смотрю на него снизу вверх и на мгновение воображаю себя бомжом, выползшим на свет божий из своего подвала только затем, чтобы выклянчить немного мелочи и снова убиться в хлам.

– Решил поиграть в мамочку? Слушай, а ты часом не пидор?

Хмыкает и присаживается рядом со мной, лопатками подпирая пустующий стеллаж.

– Сколько лет этой шутке, Рен?

Мотаю башкой и действительно пытаюсь вспомнить, сколько же.

Пять или все десять? Пошло же вроде со старшей школы, нет?

– Вечность минимум. А я вот, оказывается, пидор.