И словно кто-то хитрый, за спиной притаившийся, дёргает за лицевой нерв.

Ну и… на хуй.

Затягиваюсь. С чувством, глубоко, прикрывая глаза, разом обратив в пепел оставшуюся часть сигареты.

Но вот выдохнуть…

Возвращается стремительно, громко шарахнув дверью о стену, забирается ко мне на колени и, схватив за подбородок, дёргает лицо вверх.

Как безумный.

Губами к губам.

Не могу не выдохнуть прямо в его рот. Словно только этого и ждал, жадно вдыхает и, скользнув языком по моему, убирается так же неожиданно как и появился.

Ступор охватывает настолько, что больше не хочу курить.

Выкидываю.

Подрываюсь за ним следом, нахожу на кухне.

– Что это было?

Оборачивается на голос, сжимая губку, которой начал тереть изгвазданную столешницу, и усмехается.

Умница. Один в один. Без грима не отличишь.

Только сейчас отчего-то бесит. Нереально, невообразимо бесит. Так, что кулаки чешутся, и апатия уступает место желанию убрать эту ухмылку с его лица. По губам проехаться, алым стереть, припухшими от слёз веками и солью раздражённой раны на лице.

Но замираю у перевёрнутого стола, ладонью накрываю торчащую вверх ножку.

Словно взведённый курок. Дай только сигнал.

– Мне захотелось.

Выстрел.

Слишком надменно, самоуверенно, дерзко, грубо… Слишком близко.

Рывок вперёд.

Движение чёткое, слитное. Тело прекрасно знает, что делать. Тело помнит.

За волосы и на столешницу грудью, позволив только прикрыть и без того разукрашенное лицо, спрятать в сгибе подставленной руки.

– Какого?.. Слезь с меня, идиот! На хуй иди!

Пожалуй, слишком возмущённо, наигранно, и поэтому, когда вскидывается, я без церемоний укладываю его назад, да ещё и наваливаюсь сверху, крепко сжав выставленную задницу.

– Мне захотелось, – выплёвываю это ему на ухо и едва держусь от того, чтобы с чувством прикусить мочку.

Подрагивает и часто дышит, свободной рукой находя и быстро сжимая мою кисть.

"Давай, можно, продолжай".

Включаюсь в игру тут же, словно тумблер переключили.

Вот он я, методично забивающий лёгкие, и вот другой, которому дали зелёный свет, наконец позволив отыграться за почти целый месяц.

И всё остальное тут же отходит на задний план.

– Хочешь жёстко? – интересуюсь словно между делом, как если бы поддерживал беседу, спрашивая об осадках в Северной Намибии. И насрать, существует ли она вообще.

Кое-как поворачивает голову, укладывает её на ладонь и, покосившись и поймав мой взгляд, проговаривает, и голос звучит глухо:

– А ты разве так можешь? Может, лучше наберёшь Ларри? Может, он ебётся лучше тебя?

Кривляется, проговаривая каждый слог. Выплёвывая, выдаёт именно то, что крутилось у меня в голове последний час. Именно то, что хер бы я смог произнести сам.

Что если действительно лучше? Во всём, на что ни посмотри. Что если так? Что если не случайно подвернулся обиженной фурии под руку?

Не могу залепить ему по роже из такого положения, но как следует вдарить по мягким домашним шортам…

Шлепок выходит отличный. По голой заднице будет ещё лучше.

– Вывести меня пытаешься, сучёныш? - воркую с ним, а сам едва ли не с ужасом ощущаю пульсирующий жар внизу живота.

Джинсы. Стали. Узкими.

Этот ёбаный вызов заставляет меня вспомнить про разукрашенную подпитую блядь, которую я вытащил из приват-комнаты и припёр к себе домой. То, как он из кожи вон лез, чтобы зацепить меня, напакостить. И со всем этим дерьмом кажется, что всё это было архи давно. Минимум в прошлой жизни.

Когда искал его, ещё тогда, в первый раз, клялся себе, что башку оторву, выебу так, что умолять прикончить будет, и сдулся, едва увидев его. Потерянного. Раздавленного. Испуганного.

А потом, пережив первую бурю, он словно новую личину натянул. Послушного домашнего мальчика, которого я едва ли мог шлёпнуть ладонью по лицу во время секса. Слабенько, совсем не больно.

Дальше – хуже. Не касался его, боялся, что рассыплется на куски, расплачется от случайного прикосновения и поедет крышей. Снова станет НЕ ТЕМ, с кем я жил последнее время. Станет ебливой сучищей, и в этот раз мне придётся лично снимать его с чужого члена или даже двух.

Представляю, как держу за затылок, пока он жадно отсасывает. Графично представляю, в красках, вижу даже дрожащие мокрые ресницы и подбородок, перепачканный стекающей слюной. Раскрасневшиеся губы и то и дело мелькающий ловкий язык. Он же так хорош в этом. Представляю, как отсасывает… не у меня.

Дёргаюсь вперёд. Сдавленно охает, когда движением бёдер вгоняю его в конторку, заставляю животом вжаться в покатый край столешницы.

Со свистом выдыхает и упорно продолжает гнуть своё. Отыгрывать линию.

– О, так ты уже представляешь? Меня и его? Нравится?

Хмыкаю и, чуть отстранившись, задираю его футболку, обнажая белую узкую поясницу.

– Хочешь знать, что я представляю? – Спешно одной рукой расстёгиваю давящий ремень и, вытянув его из шлёвок, отбрасываю на пол, разделываюсь с молнией и пуговицей. – Хочешь, детка?

Последнее вырвалось само собой. Глупое, пошловатое прозвище, к которому прибегает каждый второй не обделённый вниманием парень, но…

Для меня это сродни бешено набирающей обороты оттепели. Как где-то далеко, на самых крайних северах. Вечная зима и бац – за пару дней тает, стремительно уходя в плюс ртутной полоской термометра.

– Давай, скажи мне.

С силой закусываю губу, до противной раздражающей боли, отчетливо понимая, что всё, последняя капля будет, понимая, что сорвёт, и назад уже не свернуть, всё-таки отвечаю ему. Отвечаю, снова развалившись на его спине, елозя расстёгнутой молнией по обнажённой коже, отвечаю всё так же на ухо, языком касаясь ушной раковины:

– Я представляю, как ты сосёшь, пальцами подготавливая дырку для чужого члена. А после ещё одного, и ещё, и ещё… Как ты позволяешь кончать в свою разъёбанную задницу, а после спишь со мной рядом. Весь избитый, затраханный, дрожащий. И мне безумно хочется задушить тебя, отхуярить до смерти, а после блевать, пока желудок наизнанку не вывернет. Хочешь ещё, Кай?