Крупно дрожит, трясётся весь, ходуном подо мной ходит, балансируя, привстав на носки.

И да, он хочет, потому что ладонь, пробравшаяся под его впалый живот и бесцеремонно сжавшая промежность прямо через шорты, ощущает твёрдую, облепленную тканью плоть.

Неужели всё же одинаковые? Сходимся в этом?

Мерзко, ебливо больно даже краем мысли касаться, вспоминать, рыться, расколупывая только-только покрывшуюся корочкой рану и чувствуя себя абсолютно конченным, мечтать только о том, чтобы засадить ему сейчас. Вытрахать это из нас обоих.

– Продолжай… – заглатывая добрую половину слова, просит, и я сильнее стискиваю его ладонью. На грани боли.

Поглаживаю по шву указательным пальцем, всё ещё медлю. Всё ещё жду, что сдаст назад.

– Ты там спишь? Дай мобильник, наберу Джеку. Может быть, он…

Пальцами за волосы. Носом об стол.

Рывком на себя. Шорты, не заморачиваясь, вместе с трусами вниз.

Ты допросился, маленькая блядища.

Пусть набатом, разрывает виски, невообразимое в голове, перед глазами алым стелется – всё не нашедшая выхода злоба, всё то, что копилось последний месяц. Отстаивалось. Крепло, как хорошее вино.

Отступаю. Вижу, что балансирует, привстав на носках, и дурацкие тряпки болтаются в районе его щиколоток.

Беззащитный. Открытый. Слабый.

Не могу удержаться и как следует не отшлёпать его, не ремнём, ладонью. Легонько, на пробу.

Вздрагивает после каждого движения кисти, после каждого звонкого хлопка, пытается не дёргаться, но сжимает ноги.

Не пойдёт.

Нагибаюсь и сдёргиваю мешком повисшие шорты окончательно.

Вот так. Оставим футболку, для контраста.

– Раздвинь ноги.

– А если…

– Живо! – прикрикиваю на него, и послушно расплывается по столу ещё больше, делая то, что я хочу.

И вдруг взгляд, метнувшийся было за движением его пальцев, цепляет кое-что интересное.

Тянусь и пододвигаю предмет поближе, так чтобы он не видел, но наверняка слышал, как скользит стеклянное донце по поверхности конторки. Выдёргиваю плотно севшую пробковую затычку и задумчиво наблюдаю за тем, как мутноватая светлая жидкость приходит в движение, когда наклоняю бутылку.

– Часто дрочил пальцами? Пихал в себя?

– Нет! - отзывается хрипло и крупно вздрагивает, когда я, примерившись, переворачиваю бутылку, и масло выливается на его поясницу, оттуда перетекает на бока и ложбинку между двумя маленькими ягодицами. Растекается по расселине, и, к сожалению, не вижу, как обволакивает всего и, испачкав мошонку, стекает вниз, по бёдрам.

– Раздвинь.

Послушно берётся пальцами за ставшие скользкими половинки и разводит их.

Тёмное колечко мышц кажется влажным, смазанным. Дразняще провожу по нему средним пальцем и, не удержавшись, добавляю указательный, чтобы уже двумя тщательно размазать жидкость, растереть. Против часовой, не торопясь. Оглаживаю и, отняв, нажимаю на отверстие уже узким стеклянным горлышком.

Поскуливает и чуть подаётся назад, увеличивая давление с которыми в него упираются толстые прозрачные стенки.

– Не терпится быть насаженным?

Мне хочется, чтобы голос звучал насмешливо, даже издевательски, но хер его знает, выходит ли. Не разбираю, не пытаюсь разобрать.

Молчит, только елозит задницей по скользкому сосуду, так чтобы подставленное горлышко двигалось от копчика до мошонки.

Хмыкаю и, нажав на взмокшую поясницу, заставляю его перестать.

Гладкое стекло словно ввинчивается в него, легко скользит и входит на пару сантиметров, стоит только нажать посильнее.

Принимает с тихим стоном и дышит часто-часто. Носом. Сжал челюсти.

– Маленькая блядь.

И здесь прокол тоже, вместо насмешки выходит почти ласково.

– Так трахни меня уже…

Просить дважды не приходится.

Бутыль возвращается на столешницу, а я, прежде чем пристроиться к нему, спешно прохожусь губами по оголившейся из-за задранной футболки спине.

Сейчас, сейчас всё будет, детка.

Высвобождаю свой член и, прежде чем приставить к мокрой, блестящей от растительного жира дырке, сжимаю его у основания. Но всё одно, долго не продержусь.

Сгибаю его ногу в колене, придерживаю её, чтобы и вовсе не лишить опоры, и свободной рукой помогаю себе толкнуться.

Дышит раскрытым ртом, но остаётся податливо расслабленным, не зажимается, старательно помогает мне.

– Вот так, детка. Хороший мальчик.

Ведёт бёдрами, подаётся вперёд, словно снимаясь. Позволяю сползти немного и медленно, сжимая ворот футболки в кулаке, натягиваю его назад. Очень медленно. Стараюсь быть терпеливым, дать ему время привыкнуть, но так подрагивает, так дышит, что…

Укладываюсь сверху и, выпустив его шкварник, цепляюсь ладонью за край столешницы, прямо поверх его пальцев, стиснувших гладкое дерево.

– Давай, во всю глотку, детка, – и на следующем выдохе толкаюсь вперёд, толкаюсь внутри него, почти не выскальзывая, толкаюсь размеренно и только набираю темп, как начинает дышать громче, окрашивая хриплый свист, с которым воздух покидает лёгкие, ещё и интонациями, высоким визгом и стонами. Совсем тихонько, но музыкой звучит.

Срывает на раз, стоит только прикусить солёную кожу на его покрытом мурашками загривке.

Выпрямляюсь, цепляю за волосы, с удовольствием путаюсь в них пальцами и, ухватившись, с силой тяну назад. До боли и умоляющего скулежа. До сдавленного "пусти" и "пожалуйста".

Ухмыляюсь и наконец-то отпускаю себя. Закусываю губу, чтобы только его стоны, и…

Начинаю вколачиваться в него. Быстро, грубо, жёстко.

Так дерут случайных шлюх в сортире на заправке во время роад трипа с друзьями, зажав рот ладонью и задрав до пупка и без того короткую юбку. До судорог в ногах и мокрых дорожек из чёрной размазанной туши частенько на далеком от миловидности личике.

Ебу его, как будто бы купил на ближайший час, и выходит так охуенно, что спустя какую-то минуту не выдерживаю ритма, скольжения внутри узких горячих стенок.

Замираю, отдышаться бы немного. Останавливаюсь, так и не вытащив, и, проведя пятернёй от его затылка до натянутой упругой дырки, поглаживаю его поджавшиеся яйца.