Ритмично отдрачиваю ему, скорее, грубо лапаю, сжимаю, мну в ладони, мизинцем то и дело нажимая на мокрую скользкую дырочку на головке, и мечтаю заткнуть и её тоже. Миниатюрная тонкая затычка с шариком на конце отлично бы села в него и вкупе с тугим кольцом на основании измученного долгим ожиданием члена смотрелась бы идеально.

Так и представляю его, раскинувшегося на кровати. С широко разведёнными ногами и плотно закупоренной задницей, перетянутым прямо под яичками членом и распоркой между бёдер, мешающей свести ноги.

Ты очень плохо себя вёл, детка.

Представляю, как мог бы покусывать его соски и пальцами исследовать широко распахнутый влажный рот, играть с языком и царапаться о белые зубы.

Надсадный скрип дерева, струйка пота, стекающего по спине…

Заканчиваю парой рывков. Колени подламываются, сладкий спазм скручивает кишки, и реальность расцветает куда более яркими красками, чем за секунду до этого.

Как только кончаю, выплёскиваюсь внутри него, сжимается с такой силой, словно хочет меня кастрировать, передавить и оторвать к херам. Выливается мне в ладонь, крупно дрожит, когда додрачиваю, выдаивая его до конца, и вместо того, чтобы возмутиться, что перепачканную в сперме ладонь я вытираю о его же живот и футболку, только тоненько всхлипывает.

Отступаю, выскальзывая из него, и, пошатнувшись, опираюсь спиной о дверцу холодильника, наконец понимая, за каким хреном он такой здоровый.

Кайлер тоже, выкручивается, оборачивается и, прикусив губу, кое-как корячится, забираясь на стол, уже лицом ко мне. Взъерошенный, багровый, с горящими глазами за держащимися на одной дужке очками и в изгвазданной белыми подтёками футболке. Снова. Только теперь всё правильно.

Тянет руку, хватает меня за воротник и тащит на себя.

Шагаю вперёд, цепляюсь за голые холодные колени… И теперь совсем как в бабских романах.

Мой мир взрывается праздничным фейерверком.

Целует. Целует, как полагается, прикрыв глаза и как-то излишне робко для парня, которому я только что кончил в зад.

Хрестоматийно правильно. Сначала губы. Верхняя, нижняя, повторить и только потом язык.

Позволяю ему вести, не перетягиваю одеяло на себя, только отвечаю, немного лениво даже, расслабленно. Отвечаю и ощущаю себя школьником, тайком сосущимся с одноклассницей за школой. Вроде даже на сиськи посмотреть не светит, но дыхание всё равно перехватывает…

Не знаю, сколько проходит времени, не знаю, уж не остановилось ли оно вовсе.

– Погоди-ка, – шепчет прямо мне в рот, и когда отстраняется, собираюсь уже за затылок притянуть назад, но обеими ладонями решительно упирается в мою грудь. – Просто дай мне минуту.

Вопросительно вскидываю брови, но руки всё же убираю, и тогда он просто цепляется за мою кофту и тащит её вверх, стягивая через голову. Отбрасывает в сторону и пальцами пробегается по моему телу.

Плечи, грудь, пресс.

Проводит ладонью по своим перепачканным бёдрам и тут же по моему животу. Растирает адовую смесь из оливкового масла и спермы по проступающим кубикам и, склонив голову набок, оглядывает результат.

– И что это было?

Смеётся, снова рядом оказывается, хватается за руки и, положив их себе на пояс, обхватывает меня ногами, как какой-то тощий паук.

– Мне частенько хотелось натереть тебя маслом, – хихикая, отвечает на ухо и тут же хулигански прихватывает зубами за мочку. И, обслюнявив, словно со мной делится этой своей странной эйфорией, заражает вирусом, поражающим лицевой нерв.

Не могу перестать ухмыляться, словно тридцатилетний деревенский дурачок, наконец разобравшийся, для чего нужен этот странный отросток внизу живота.

Снова на стол укладываю, только теперь лицом к лицу, так и не расцепив рук и позволяя оплетать себя всеми четырьмя конечностями.

Губами к губам.

Неловко отбивается, деланно фыркает даже пару раз и, расплывшись в совершенно непривычной, самой настоящей улыбке, сдаётся, позволяет исследовать свой влажный зацелованный рот.

– Блядский ты боже, да неужели? – приглушённо шепчу, прикусывая кончик его носа, и, когда хмурит брови, собираясь переспросить, стискиваю его покрепче и затыкаю, лизнув нёбо.

И вправду теперь можно?

Что-то неразборчиво стонет в приоткрытые губы, и, кажется, это и есть тот самый ответ.

Самый правильный.

Десять из десяти.

***

Простыни приятно холодят кожу, а матрац и вовсе представляется идеально ровным.

Ухмыляюсь, закинув руку за голову, и, пробно дёрнув второй, пытаюсь высвободить её из-под навалившегося всем не особо-то впечатляющим весом мальчишки.

Спит на животе, раскинувшись и устроив свой, как оказалось, ни фига не лёгкий череп на моём предплечье.

Начинает неметь, и пробую отобрать свою конечность назад ещё раз.

Бурчит что-то и откатывается, загребая себе всё одеяло.

Просто не могу стряхнуть с лица это идиотское выражение, не могу заставить уголки губ опуститься вниз. Как полный придурок, ей богу.

"Моё-моё-моё-моё!" – радостно вопит какой-то визгливый коротышка внутри грудной клетки, и я не могу с ним не согласиться.

После всего дерьма, которое пришлось переплыть, наконец-то мой. Сдался, признал, что не один я помешан. Что он тоже…

Негромко бормочет что-то, пару слогов невнятной белиберды, и тут же затыкается. Успокаивающе провожу пальцами по его спине.

Мы отмылись, трахнулись ещё раз, уже нормально, на удобной кровати, не прибегая ко всяким грязным штукам, от остатка которых едва удалось отмыть его торчащие, словно гелем поставленные, волосы. И когда только умудрился в масло влезть? Возможно, когда, устроившись на полу, прямо так, в изгвазданной футболке и с голой задницей, жадно поглощал забытую в духовке индейку, подцепив прямо с неуспевшего остыть противня, удерживая огромный окорок, наколов его на невесть как появившуюся у меня вилку для барбекю. И я вместе с ним тоже, периодически отбирая и отхватывая целые куски, не заботясь о том, что капаю прямо на джинсы.

Хер с ними, со всем миром большой жирнющий, как тушёная в бараньем жире свинина, хер. На Джейн, теперь-то уж точно съебущуюся с горизонта, на Ларри, который неизвестно как там ваще – дышит, нет? Хотя, что ему сделается? Такие говнюки живут минимум лет по триста и умирают, по глупости подавившись в не то горло закатившейся витаминкой.

Хер-хер-хер! Всё слишком хорошо, и мне насрать на любой попытавшийся омрачить мою эйфорию фактор.