Другие авторы обычно кончают свои романы тем, что кого-нибудь убивают, отравляют или просто дают умереть своей смертью, у меня же, поскольку мне необходима вдова, ее супруг умрет в самом начале романа. Ну, а чтобы ясно было, что я не подстроил этого нарочно, расскажу все по порядку…

Когда Анику из Крмана выдали за Алемпия из Прелепницы, крмчане долго горевали: «Самую красивую девушку в другое село отдали! Неужто своего парня не нашлось?!» Таково было единодушное мнение, и лишь один Яня, про которого говорят, что он слова не пропустит, не прицепив к нему хвоста, добавлял: «Ладно, пусть ее живет в Прелепнице, пусть и там уездное начальство кое-когда переночует!» Тем самым он вроде бы хотел освежить в памяти то, о чем в селе забыли давным-давно. Разве что бабка Кана как заведет разговор о давних временах, хотя бы историю о заброшенной Йоцковой мельнице, так всякий раз начинает ее с одного и того же: «Еще когда Мага – мать Аники – молодая была, у нас в селе часто ночевал уездный начальник, а про Йоцкову мельницу говорили, что по средам и пятницам там лучше не молоть…»

Впрочем, бабка Кана доброго слова даже о покойнике не скажет, даром что ночью их караулит… О Яне же всякий знает, что ему за злой язык перед уездной управой двадцать пять палок дали, когда их еще не отменили, царствие им небесное.

Но что бы там ни говорили, Алемпий с Аникой два с половиной года прожили душа в душу. Они и дальше, может, и до самой старости прожили бы так, да только Алемпий не долго протянул, умер.

Отчего умер Алемпий, точно сказать трудно. Одни говорят, что упал с груши, другие утверждают, что его сглазили, а третьи не соглашаются: помер он, мол, не от злого глаза, а от злой руки… Так или иначе, но до настоящей причины его смерти мы доберемся только тогда, когда расскажем все по порядку. Если из этой истории выбросить то, что напридумывали родственники и друзья, коротая ночь возле покойника, то голая истина будет выглядеть следующим образом; Алемпия вызвали в город к уездному начальнику, где ему предстояло ответить за дурную привычку время от времени заготавливать воз-другой дров в чужом лесу. Ну, а раз человеку надо убить целый день на поездку в город, он решил, чтобы зря времени не терять, прихватить с собой немного фруктов и продать их там. Замысел был превосходный, и помешать расчетам Алемпия могло лишь одно пустяковое обстоятельство – у него не было своего сада. Чтобы устранить и эту неувязку, он отправился с корзиной в чужой сад и взобрался на грушу. Тут его заметил сторож, стащил с груши и так жестоко поколотил, что он едва добрался до дому. С тех пор у него стала побаливать грудь: сперва он кашлял по-мужски, потом – по-кошачьи. И под конец, прости меня, господи, уже и не кашлял, а скорее шипел и говорил так тихо, будто боялся кого обидеть. Захочет что-нибудь сказать, так не говорит, а шепчет, будто какой божий угодник.

И болел-то он недолго – самое большее месяц. И как только, бедняжка, не лечился, но если кому что на роду написано, разве лекарства помогут? Четыре раза горящие угли в воду бросали, два кувшина настоя полыни выпил, веник под подушку клал, кочергу через дом перебросил, купался в воде из семи родников, надевал рубашку какой-то старой девы, но… все напрасно, на роду ему было написано умереть, рок запечатлел это в книге судеб, а сторож на ребрах Алемпия. Раз уж и судьба начала вести такую двойную бухгалтерию, пиши пропало, никакие лекарства не помогут!

Как ни крути, а Алемпию все конец, хотя бы для того, чтобы потрафить автору романа, которому, как назло, не обойтись без вдовы даже в первой главе.

Алемпия похоронили пристойно, и Аника осталась бездетной вдовой. Ей пошел всего двадцать третий год, была она красивая и сильная, в каждой руке по здоровому парню могла унести. Оттого-то многие сомнение имели, не лупила ли она своего покойного мужа, но это они зря – Аника с Алемпием в самом деле жили дружно. За два с половиной года она всего раз пять или шесть брала его за грудки, бросала под ноги и месила словно в квашне, а не на земле. Но и в этих случаях стоило Алемпию чуть построже крикнуть: «Ой, Аника, отпусти, ради бога!», как она его тотчас отпускала. Ну что был Алемпий против нее! Недомерок. А она – как тополь, высокая да стройная. Щеки румяные, налитые, будто у нее круглый год мясоед, а ведь, клянусь, все посты, даже самые незначительные, соблюдала. Просто такою уж ее создал бог – ей даже шло быть вдовой; прирожденная, можно сказать, вдова. И слезы, пролитые на похоронах и в первую субботу, нисколько не попортили ей ни глаз, ни лица – как была, так и осталась красавицей, – глядишь на нее и наглядеться не можешь.

«Давно у нас такой вдовы не было, такая вдовушка словно для попа создана!» – говаривали на селе, но это так, разумеется, разговоры одни. Ну, что зазорного в том, что поп Пера иной раз заглянет к Анике, утешения ради. Любого другого можно было бы упрекнуть, но батюшка – лицо духовное, его никак за это не упрекнешь. Разве что сами попы встанут на ту точку зрения, что и поп – человек, тогда, конечно, в чем-то можно было бы упрекнуть и батюшку. Так, например, можно было бы упрекнуть батюшку за то, что он ни разу не зашел в дом к Анике, пока был жив Алемпий. Но и в этом случае батюшка мог бы оправдаться тем, что тогда утешать было некого – при живой Анике нечего утешать Алемпия, а при живом Алемпии нечего утешать Анику.

И в конце концов, с чего бы это батюшка оправдывался? Депутаты отчитываются перед избирателями; подотчетные лица – перед ревизорами, а попы одному богу дают отчет, да и то на небе, а на земле ни одной живой душе, кроме своей жены.

Хотя бог ревизор строгий, у него, похоже, не до всего доходят руки, слишком много у него накопилось старых, еще не просмотренных, отчетов. Жена, та, напротив, норовит заставить отчитаться и за старое, как за новое. И как бы искусно вы ни составили баланс, она всегда выищет какой-нибудь «неоправданный расход».

Были ли у попа Перы подобные «расходы», мы узнаем из следующей главы романа, в которой выяснятся и многие другие важные вещи.

Прелепница – село немалое. Уже трижды в Народной скупщине вносилось предложение провозгласить Прелепницу уездным городом, и поскольку всякий раз это предложение проваливали, Прелепница двигалась все дальше по пути прогресса. Трижды вся Прелепница переходила из партии в партию, лишь бы обзавестись уездной канцелярией, и всякий раз выходила промашка. Теперь жители Прелепницы договорились разделиться на три партии – авось какая-нибудь придет к власти…

Село лежит на равнине, с севера к нему примыкает лес, водой его питают две речки. На одной из них стоит каменный мост, и тут же начинается торговый квартал, если так можно назвать несколько домов, в одном из которых бакалейная лавка, во втором – кабак и в третьем – парикмахерская, где цирюльник заодно подковывает лошадей. На другой речке, за селом, и находится давно заброшенная Йоцкова мельница, теперь в ней с согласия общины нашла себе кров сиротка Савка.

Жители села Прелепницы все, как один, прекрасные люди, а если и найдется у кого недостаток, так ведь люди – не ангелы. Староста Мича, например, добрейшей души человек; он, можно сказать, не староста, а отец своим односельчанам. Заботится о каждом, не то чтоб обидеть кого. И все же и у него есть небольшой недостаток: пуще всего на свете любит он пощипать казну, попридержать малость из налоговых денег. И не потому, что ему не на что жить, а просто так, из принципа. «Нас, говорит, государство тоже щиплет, дай бог!» И не скажешь, что он хочет эти деньги утаить, боже сохрани. Наоборот, когда господин начальник прижмет его и он видит, что дело пахнет судом, староста тут же достает деньги из собственного кармана и платит. И еще скажет, порядочный человек: «Чего это я пойду под суд? Лучше честь по чести заплачу, чем таскаться по судам!»