— Полиция! Стоять! — орут человек десять у нас за спинами.

— Пошли на хрен! — кричит Олли им в ответ.

Поздние покупатели и пьяные малолетние правонарушители сосредоточивают все свое внимание на происходящем. Некоторые что-то вопят нам вслед, когда мы пробегаем мимо, но большинство просто таращат глаза. Среди них одна классная штучка — светлые, коротко остриженные волосы, короткая юбка, белая, обтягивающая тело футболка, соски, на которые, как на вешалку, можно повесить пальто. Никакой особенной роли в истории эта девчонка не сыграла, просто стояла и смотрела, ну, вы понимаете, о чем я. Забавно, что я вообще ее запомнил.

— Олли? — окликает Олли Норрис, когда мы проносимся мимо него.

— Ты не знаешь меня, — бросает Олли через плечо.

— И меня! — кричу я.

Все складывается далеко не лучшим образом. Чем дальше мы продвигаемся, тем ближе подходят к нам копы, тем меньше шансов на спасение у нас остается. Я оглядываюсь назад и вижу около полудюжины этих гадов и охранников, но люди впереди расступаются, давая нам дорогу. Каким-то чудом мы выбегаем на улицу через один из выходов, оказавшийся свободным.

— Туда! — кричит Олли. — Посмотри!

Я гляжу в сторону, куда указывает Олли, и вижу Девлина на пороге «Глитси». Он энергично машет нам рукой.

— Скорее!

Я бегу из последних сил. Я пыхчу и задыхаюсь и изнываю от дикой боли, но надежду на спасение не теряю. Что, если мы сможем дотянуть до «Глитси?» — стучит в моем мозгу. Что, если Девлину удастся на достаточно продолжительное время задержать этих ублюдков? Что, если мы проберемся через толпу танцующих и успеем выбраться на улицу через черный ход?

До дверей «Глитси» остается всего ярдов двадцать. Внезапно передо мной будто из-под земли возникает какой-то придурок в очках и кардигане, очевидно, жаждущий, чтобы о нем написали в местных газетах.

Он наскакивает на меня и орет мне в самое ухо:

— Попался, мерзавец! Даже не пытайся сопротивляться. Теперь никуда не уйдешь!

Под тяжестью двухсотфунтового очкарика я падаю на холодные жесткие плиты. Секунды через три на меня набросятся чуть ли не все копы, что есть у нас в городе, а он еще предупреждает: «Даже не пытайся сопротивляться». В данное мгновение я сопротивляюсь лишь единственному — желанию выблевать. Эта тварь на моей спине жутко тяжелая. Заламывает мне руку и ногами прижимает к земле мои ноги. Я хочу что-нибудь сказать, но не могу. Когда копы подскакивают, снимают с меня очкарика и надевают мне на запястья наручники, я чуть ли не вздыхаю с облегчением.

— Сержант Атуэлл, — говорю я, поднимаясь на ноги. — Как приятно вновь тебя видеть.

— Мне тебя тоже, Бекс, — отвечает Атуэлл, усмехаясь. — Пойдем.

Откуда-то из-за моей спины раздается голос Олли, возмущающегося по поводу того, что наручники ему жмут и что копы на него орут. Атуэлл ведет нас в сторону главного входа, а герою-очкарику выражают благодарность.

— Как вас зовут?

— Бэнкс. Иан Бэнкс. И-А-Н, Не И-А-И-Н, — произносит он.

Забавно, но мне кажется, я это имя уже где-то слышал.

Та девчонка стоит на том же месте, и мы все — я, Олли, Атуэлл и остальные ребята в синих формах, — проходя мимо, улыбаемся ей и подмигиваем.

Почему я не постарался бежать быстрее?

Почему мы не согласились выпить чайку с этими двумя старушками? Почему не погуляли где-нибудь с полчасика, прежде чем приступать к обчистке того дома? Почему я послушался Олли? И почему, черт возьми, они постоянно забирают мои башмаки?

Все эти вопросы крутятся в моей голове, когда я лежу один в темной камере.

О том, какой мне грозит срок, что скажет Мэл, когда обо всем узнает, как там, в тюрьме, на самом деле, я еще не задумываюсь.

Я сгибаю ноги, подтягиваю колени к подбородку и накрываюсь небольшим драным одеялом, пытаясь согреться. Ничего не получается.

Как там Олли, интересно? — мелькает в моем сознании очередной вопрос. И чем занимается сейчас Чарли?

А Мэл? Как она воспримет новость?

О тюрьме я размышлял в своей жизни немало. Наверное, это естественно для всех людей, занимающихся тем, чем я. Но до настоящего момента, до данной конкретной секунды, я никогда не воспринимал тюрягу как нечто, непосредственно меня касающееся.

Мне становится страшно, и я ничего не могу с собой поделать. Я задумываюсь, как сейчас чувствует себя Олли. Так же, как я? Конечно, когда мы вновь с ним увидимся, наболтаем друг другу кучу ерунды, скажем, что, попавшись, ничуть не испугались и тому подобное. Но в камере в данное мгновение я один, и мне страшно.

Я надеюсь, что нас с Олли посадят в одну тюрьму. Надеюсь, что не разревусь, когда меня поведут вниз по ступеням. Я надеюсь, что, пока меня нет, Мэл хоть иногда будет обо мне вспоминать.

Почему я не бежал быстрее?

Скоро должен прийти Чарли. Расскажет, на что мне настраиваться. Быть может, на шесть месяцев или даже на целый год.

Целый год? Черт!

Сидеть в течение года в подобной каморке! И все это время выполнять чьи-то указания. И не пить. Хоть бы мне дали всего шесть месяцев. Шесть месяцев я еще выдержу, год — ни за что.

А если нас засадят не на полгода и не на год, а на полтора? У меня леденеет сердце. Полтора года! Два футбольных сезона. Нет, этого я не переживу, я точно знаю. Максимум год, год — еще куда ни шло.

У меня страшно замерзли ноги.

А мой дом? — продолжаю думать я. Дом у меня точно отнимут. И все, что в нем. Быть может, они выпустят нас на время под залог, пока не состоялся суд? Тогда я сбегу, черт возьми, определенно сбегу. Во Францию, года на два. Для этого в наши дни даже паспорта не требуется. Там я смог бы найти какую-нибудь работу — на виноградниках или в баре, что-нибудь в этом роде. Стал бы зарабатывать деньги, жить тихо и спокойно, тогда никто ни о чем и не догадался бы. Язык бы выучил, загорел бы. И Олли взял бы с собой. А может, и Мэл тоже. Она любит Францию, даже немного знает французский. Франция. Неплохая идея. Очень даже неплохая идея.

В таком случае матери, конечно, придется выложить на залог и потерять определенную сумму, но ведь я верну ей эти деньги. Она непременно согласится мне помочь. Интересно, откладывали ли они хоть понемногу на черный день? И согласились бы забирать меня под залог, если бы узнали, что я намереваюсь сбежать?

А что, если мне дадут всего три месяца? Три месяца — это не страшно, я с легкостью отсидел бы такой срок. Зачем тогда бежать? Но как я узнаю сейчас, сколько получу? А если это будет и впрямь три месяца, а я все же сбегу и меня поймают? Тогда увеличат срок до года ил и даже до полутора лет. Черт! Может, существует какой-нибудь способ выяснить, сколько тебе грозит, еще до суда? Или это невозможно? Если бы я был посмелее, то точно махнул бы во Францию, но, с другой стороны, бежать не имеет смысла, если отсидеть придется всего каких-нибудь три месяца.

Я задумываюсь о том, как там, в тюрьме, на самом деле.

Уж точно совсем не так, как описывает Роланд. Если верить его словам, отсидка — это сплошное гребаное чаепитие. Но я чувствую, что там все совсем по-другому. Что там ужасно. В камерах сидят по трое, гадят на виду у тех, с кем даже не знаком, моясь в душе, смотрят друг другу в спины. Уверен, это сплошной кошмар.

Почему мы не пошли в гости к тем старушкам? С ними мы были бы в безопасности. Смылись бы с улицы, выпили бы по чашке чая, вызвали бы такси. И почему я постоянно слушаю Олли?

Интересно, как он там? Возможно, заснул. Вот бы и мне поспать. Вот бы выбраться отсюда. Вот бы лежать сейчас в кровати рядом с Мэл.

О, Мэл. Как бы я хотел, чтобы ты была сейчас со мной. Как бы хотел повернуть время вспять, помириться с тобой. О, Мэл, моя сладкая красавица. Прости меня.

Чарли появляется в начале третьего. Атуэлл впускает его и на некоторое время оставляет нас вдвоем.

— Привет, Чарли.

— Привет, Адриан. Как себя чувствуешь?

— Ноги замерзли, — говорю я.