складках мелькают названия городов: Страсбург, Туль, Шато-

60

ден. По концам трибуны, под трехцветными вымпелами стоят

даты: 1792—1870. На столбах висят картонные щиты с бук

вами: R. F. 1 .

Огромная трибуна полна обшитых серебряным галуном

кепи; мокрых от дождя, блестящих на плечах резиновых пла

щей; сюда же просачиваются штатские, из подымающейся по

лестнице толпы, напирающей снизу; спины людей в белых и

синих рабочих блузах громоздятся друг над другом, — и все это

под звуки трубы и грохот барабана. Зрелище хотя и смахиваю

щее на ярмарку, но все же волнующее, ибо от этих масс, охва

ченных благородным порывом и готовых жертвовать собой, ис

ходят действующие на вас электрические токи.

Площадь запружена людьми; пирамидами подымаются над

ней группы женщин и детей, взобравшихся повыше и устроив

шихся между колоннами Юридического факультета и мэрии

Пятого округа. Лица истощены; в их желтизне сказывается не

только скудость питания в осажденном городе, но и волнение,

вызванное этим зрелищем, сопровождающимся раскатами

«Марсельезы».

Наконец под барабанный бой начинается бесконечное дефи

лирование добровольцев Национальной гвардии мимо Коми

тета, расположившегося на трибуне. В этот поздний час под

пасмурным небом, где кружатся, как опавшие листья, тучи

скворцов, при тусклом сумеречном свете, от которого лица ста

новятся еще бледнее, тысячи людей с тысячами штыков, скры

ваясь в густой тени трибуны, возникают вновь, словно одетые

в траур, кажутся участниками какого-то фантастического

смотра призрачной армии, как бы сошедшей с одной из «пол

ночных» литографий Раффе.

Недурной сюжет для картины; но, говоря по чести, все это

слишком смахивает на повторение 92-го года. Чувствуешь ка

кое-то унижение при виде столь бездарной, столь рабской ко

пии прошлого, вплоть до того, что на фронтоне Юридического

факультета вывели: «Французская Республика едина и неде

лима! Свобода, Равенство, Братство или смерть». Вот именно —

смерть!

Суббота, 29 октября.

Зал ожидания на вокзале. Среди солдат на скамьях — ряды

монахинь, опирающихся на зонты; их головы в белых

1 То есть: Republique Francaise — Французская Республика

( франц. ) .

61

повязках под легкими черными покрывалами уходят вдаль ше

ренгой чистых профилей.

Я попадаю в Бельвиль к концу школьного дня, когда маль

чишки с пением высыпают на улицу, размахивают над головой

сумками, приплясывают на одной ноге, задрав другую в воз

дух, точь-в-точь как маленький японец слоновой кости с разно

цветной позолотой из моей коллекции.

Роменвиль, — кабачки, заведения, где играют в шары, за

крыты; на этой излюбленной парижанами дороге лишь тощие

бродячие псы всех пород, кружась, как очумелые, гоняются

друг за другом. Льет дождь, и за зеленеющей полосой поля, ко

торое я пересекаю, все впереди кажется мне тусклым и рас

плывчатым, как пейзаж, разглядываемый через запотевшее

окно.

Но вот сквозь моросящий дождь в туманной дали вырисо

вываются странные человеческие силуэты; они приближаются,

и мне начинает казаться, что передо мною шествие обитателей

Двора чудес *. Это возвращаются мародеры. Самые разнообраз

ные, одетые в самое причудливое тряпье. Здесь можно увидеть

женщин, в три погибели согнувшихся под тяжестью своей

ноши, — в платьях, блестящих от дождя, в чулках, чуть ли не

по самые бедра облепленных грязью. И других, с поднятыми по

долами юбок, из которых они соорудили себе подобие карманов,

бесстыдно обнажив тело. Можно увидеть мужчин, впрягшихся

в тележки, тяжело нагруженные картофелем, а рядом — детей,

волокущих на веревке ящички из-под сигар с какой-то зеленью.

Здесь увидишь... Чего здесь только не увидишь? Здесь и маро-

деры-калеки с деревянной ногой, и даже буржуа, затесавшиеся

каким-то образом в эту кучу оборванцев, и оборванцы, с торже

ством несущие в руках пучок зелени с огородных грядок. Здесь

и девочки-подростки, с мешочком на голове; силясь не уронить

его, они напряженно выпячивают животики, и под намокшим

платьем обрисовываются их худенькие бедра.

Шествие замыкает бродяга, словно сошедший с гравюры

Гаварни из серии Вирелока *, вертящий в высоко поднятой руке

только что удавленную, тощую, длинную черную кошку.

Случайно встреченный фиакр увозит меня незнакомой до

рогой к воротам крепостной стены Шапель. Еду мимо изры

тых снарядами полей, снесенных оград, мимо засек и сваленных

в кучу камней, мимо домов без дверей и окон, под которыми

цепляются еще за почву скелеты наполовину вырванных ку

стов, по безлюдным улицам, где не видно ни огонька, ни прохо

жего, где нет ни живой души. Еду под небом, извергающим по-

62

токи дождя, по размытой дороге, среди всех этих развалин и

брошенных домов, отражающихся в лужах вместе с чернотою

ночи, и под конец мне начинает казаться, что меня несет вихрь

какого-то катаклизма.

Вечером ем ослиное филе.

Воскресенье, 30 октября.

Впереди моего фиакра — вереница маленьких лазаретных

повозок с серыми занавесками; над каждой виднеется крас

ное кепи возницы и развеваются флажки с красным кре

стом.

Мимоходом захожу на концерт Паделу *. Зал переполнен. Но

музыка не приносит мне сейчас забвения, не навевает мечты;

я не чувствую себя способным перенестись в пастораль Мо

царта и ухожу смотреть спектакль на улицах.

Весь Бульвар обращен в ярмарку. Чем только не торгуют

на асфальте тротуара: шерстяные фуфайки, шоколад по два

су за плитку, ломтики кокосового ореха, «пастилки султана»,

целые кипы «Возмездий» Виктора Гюго, оружие, словно извле

ченное из театрального реквизита, коробки с сюрпризами, где

можно увидеть того или ту, кого любишь. На скамье против

Варьете новоиспеченные рыбаки торгуют бог весть где выужен

ными щучками величиной с пескаря, по два франка за штуку.

По бульвару мелкими шажками разгуливает беспечная толпа —

обычная воскресная толпа мирного времени, застревающая,

чтобы поглазеть у каждого развала, под выкрики ужасных

огольцов, вопящих уже осипшими от водки голосами: « Госпожа

Баденге, или Бонапарта, ее любовники, ее оргии».

Понедельник, 31 октября.

Ноэль Парфе в отсутствие Леви отказывается издавать

«Бланш де ла Рошдрагон». Поразительно, до чего обидной бы

вает всегда любезность глупца!

Поведение людей, выражение лиц говорят о том, что на

двигаются великие и грозные события *. Из-за спин толпы, ок

ружившей и засыпающей вопросами солдата Национальной

гвардии, до меня долетают слова: «револьверные выстрелы»,

«палят из ружей», «раненые»... А на пороге Французского те

атра Лафонтен сообщает мне, что получено официальное из

вестие о капитуляции Базена *.

На улице Риволи шумно, и по мере приближения к Ратуше

толпа людей под зонтами все растет.

63

А там — давка, сутолока, скопление разношерстной пуб

лики, сквозь которую то и дело протискиваются солдаты На

циональной гвардии, держа ружья дулом книзу, с криками: «Да

здравствует Коммуна!» На темном здании Ратуши освещен

один лишь циферблат часов, по которому движется равнодуш

ная стрелка; окна широко распахнуты, и в них, свесив ноги

наружу, сидят те же блузники, что и 4 сентября. Площадь —

лес поднятых вверх ружейных прикладов с блестящими под