кивающих густые тучи, плотные тучи дыма, которые тянутся

по небу, как разворачивающийся клубок кишок.

Дым заполняет все рытвины в почве и точно слоем тумана

обволакивает твердые предметы.

На переднем плане — бульвар Монморанси и люди, встав

шие в своих экипажах, чтобы лучше видеть. В холодной про

зрачности пасмурного дня, в серых отсветах мостовой и люди

и экипажи выглядят обесцвеченными; они почти как черные

пятна на фотографическом снимке, запечатлевшем сцену из

high life 1.

1 Великосветской жизни ( англ. ).

57

А немного правее, на крепостном валу стоит морская

пушка. При каждом ее выстреле артиллеристы скрываются в

вихре горячего дыма, который ветер гонит куда-то вкось ры

жим облаком по светлому небу. Потом они появляются вновь,

обвитые, точно шарфами, полосами дыма, еще долго цепляю

щегося за их одежду; появляются, словно в апофеозе, освещен

ные ярким дневным светом, пронизывающим пурпур осенней

листвы.

При каждом разрыве снаряда передо мною, над косогорами,

возникают из нагромождения туч подобия каких-то почти

реальных строений, причудливые и фантастические.

На фоне зеленого леска я долго вижу белый сталактитовый

грот. А в редких голубых просветах на небе упорно плавают,

не рассеиваясь, клочки дыма, похожие на аэростаты.

На открытом воздухе пахнет дымом, как на арене старого

цирка Франкони *. Дали стушевываются, и весь пейзаж посте

пенно тонет в белесовато-розовом тумане, точно где-то рядом

сквозь гигантское сито просеивают муку, розовеющую в от

блесках лесных пожаров.

Понедельник, 24 октября.

Сегодня выхожу через заставу Майо; бойницы и подъемный

мост окрашены в зеленый цвет, чтобы сделать их похожими на

продолжение поросшего травою склона крепостного вала.

В этом, на мой взгляд, есть нечто японское.

Среди развалин стоит одна только часовня герцога Орлеан

ского. У ресторатора Жилле помещается теперь генеральный

штаб; перед входом из досок, оставшихся от снесенных зда

ний, сооружены две караульные будки. Там выстроилась оче

редь за пропусками.

На всей аллее Нейи следы длительных лагерных стоянок,

под каждым почти деревом — кучка закопченных кирпичей,

жестянки из-под сардин, старая обувь. Все гражданское насе

ление ушло. У одного лишь учителя фехтования Гамаша в

окнах нижнего этажа, над которыми красуется воинственная

вывеска, сохранились еще занавески. Солдаты заполонили все

вокруг, и у дверей множества пансионов для девиц и заведений

для young ladies 1 стоят на часах рыжие гвардейцы. Непрерыв

ным потоком, переправляясь через три баррикады, движутся

взад и вперед пехотинцы, солдаты мобильной гвардии, франти

реры; иные сгибаются под тяжестью овощей и зелени, которые

1 Молодых дам и девиц ( англ. ) .

58

успели собрать, возвращаясь из разведки. Это бесконечное ше

ствие хотя и утомленных, но бодрых и веселых людей!

Под вторым пролетом моста в Нейи уже заложена мина, а в

доме, примыкающем к нему справа, все верхние окна и тер

раса защищены мешками с землей, между которыми проде

ланы бойницы. На прелестных, густолиственных прежде

островках Сены, среди остатков вырубленных тополей вид

неются серые плащи и желтые вещевые мешки марширующих

под дождем солдат.

Дождь переходит вскоре в настоящий ураган, и сквозь него,

точно призрачные всадники, закутавшись в одеяла, скачут га¬

лопом кавалеристы; мчатся повозки с живописно развеваю

щимся над ними синим тентом, мчатся артиллерийские парко

вые фуры, и на одной из них стоит, лихо подбоченившись, на

перекор стихиям, стройная маркитантка в юбке с трехцветным

галуном, в белом передничке с кармашками, отделанном крас

ными фестончиками, с петушиными перьями в волосах, —

такая отважная, такая яркая, промелькнувшая на фоне пей

зажа, иссеченного дождем, то и дело освещаемого солнцем, как

во время мартовского града.

На площади Звезды из мостовой под парапетом вынуты

плиты, а барельефы арки обиты досками. Проходя по Елисей

ским полям, я гляжу на закрытый наглухо особняк Пайвы и

спрашиваю себя, уж не это ли был главный штаб прусского

шпионажа в Париже?

Нынче вечером над улицей Сен-Лазар, на всем ее протяже

нии, и над белым зданием вокзала — кроваво-красное небо,

какой-то вишневый свет, озарявший небо до самой ночи, когда

оно стало темно-синим, — странное зрелище, одно из тех чудес

природы, что повергали в смятение народы древности. Кто-то

подле меня объясняет: «Это горит лес в Бонди!» Другой возра

жает: «Нет, это пробуют освещение на Монмартре». По увере

нию третьего, «это северное сияние».

Четверг, 27 октября.

У виадука Пуан-дю-Жур кучи песка, извести, горы щебня,

земля, изрытая колесами обозов; нога спотыкается в грязи

о рельсы новой железнодорожной линии — здесь начинали

строить вторую колею. Всюду каменщики, всюду леса, живо

писные лебедки, подымающие ведра воды из Сены, всюду гасят

известь, цепочкою из рук в руки перебрасывают камни, всюду

у стен подпорки, кладка для поддержки легких сводов, всюду

свист паровых машин. Суета, спешка, лихорадочная работа,

59

какой я никогда прежде не видел,— работа, в которой выра

жается задыхающийся от напряжения патриотизм; это зре

лище народа, вставшего на защиту родины, под рев пушек,

громыхающих по всей линии фронта.

А сквозь все скважины и щели незаконченных построек, за

траекторией французских снарядов, виден чудеснейший закат.

Словно легкий набросок акварелью — лиловые тучи на золотом

листе бумаги, и среди них — раскрытый веером золотисто-зе-

леный луч, окрасивший бледным тоном зари Сен-Клу, среди

холмов, уже заснувших и угасших в черноте сумерек.

Пятница, 28 октября.

Необычайно, поразительно, неправдоподобно это полное от

сутствие всяких сношений с внешним миром. Нет такого жи

теля столицы, который мог бы сказать, что получил за послед

ние сорок дней весточку от своих близких! А если и дошел ка

ким-то чудом номер руанской газеты — то его передают из рук

в руки в переписанном виде, как бесценную редкость. Никогда

еще два миллиона людей не были так основательно заперты в

темницу. И ни малейшей изобретательности, ни единой плодо

творной мысли, ни одного дерзкого и удачного предприятия.

Во Франции иссякло всякое воображение!

Понемногу дает себя знать скверна войны. На главной

улице Отейля я вижу верхом на лошади, которую ведет под

уздцы солдат, двух пехотинцев с землистыми лицами. При

каждом толчке они тщетно пытаются упереться в стремена

своими ослабевшими, подгибающимися ногами. Больно смот

реть на это. Ну, понимаю еще, — раненые: у нас война. Но

люди, гибнущие от холода, дождей, недоедания — это ужаснее

ран, полученных в бою. «Они из моего полка, — говорит сидя

щая рядом со мной в омнибусе маркитантка, — из Двадцать

четвертого маршевого. Таких вот оттуда увозят каждый день!»

И в голосе ее слышится уныние, овладевшее сейчас теми, кого

она снабжает вином.

На серых камнях Пантеона, пониже золотого креста, выде

ляется огромная трибуна, покрытая красным сукном, вроде тех

ковров, что устилают ступеньки в винных погребках. На боль

шом белом полотнище выведено: «Граждане! Отечество в опас

ности!! Вступайте в Национальную гвардию». Под плакатом

герб Парижа с серебряным кораблем, украшенный пучком фла

гов, над которыми развевается траурное знамя; в его черных