ПЕРВАЯ ГЛАВА

Впоследствии Сергей Павлович Светлов утверждал, что все началось с дождя. А может быть, во всей этой почти невероятной истории сыграла роль затея геологов-разведчиков — коротать вечера, рассказывая друг другу занятные истории? Ведь именно в числе рассказанных историй и была история Круглой горы и легенда, связанная с этой местностью. И, конечно, не попади журналист Светлов в этот лагерь геологов, в его жизни не произошло бы таких больших и внезапных перемен.

Представляете, какая скучища охватывает человека, когда он вдруг оказывается один на один с унылыми серыми тучами среди безмолвных скалистых утесов, в непроходимой гуще озябшего, промокшего соснового бора, а главное — один на один с дождем, который как зарядил с утра, так и не переставал ни на одну минуту.

Светлов пробовал заняться описанием лагеря и приготовить очередную корреспонденцию для газеты, которая предоставила ему творческий отпуск на Урал. Но зябли руки и не находились нужные слова. Тогда Светлов решил хотя бы написать письмо приятелю и пожаловаться ему на дождь и непреодолимую скуку.

Скупой свет, проникая через слюдяные оконца, освещал походную обстановку палатки: четыре кровати, покрытые зелеными шерстяными одеялами… стол из досок, положенных на перекладины из жердей, покоящихся на кольях, вбитых в землю… Четыре табурета и несколько чемоданов дополняли картину.

При скудном освещении можно было рассмотреть и Светлова. Он был строен, уверенные движения выдавали сильного, выносливого человека, любящего путешествия, спорт. Русые волосы его были волнисты, здоровый загар покрывал несколько худощавое лицо. Очертания рта были твердые и свидетельствовали о прямоте характера.

Письмо тоже плохо клеилось. Мечталось побывать в Москве, в будоражащей обстановке газетной спешки, запаха типографской краски и горячих споров о завтрашней передовице, о последних новостях, о задержке заказанного фельетона… Светлов несколько раз начинал писать: «Дорогой дружище!» «Итак, я прибыл, как говорится, к месту назначения…» Скомканный листок блокнота летел в угол… Банально, вяло, скучно! Типичное не то! И Светлов принимался за письмо с самого начала:

«Ты, чертяка, наверное, идешь сегодня в Малый театр на премьеру или же на просмотр новой мексиканской кинодрамы? Или — скорее всего — на футбольный матч „Локомотив“ — „Динамо“? Завидую…»

— И очень глупо делаю, что завидую! — вслух произносил Светлов, уничтожая и этот лист блокнота.

Нет! Никак не вяжется письмо! Фразы какие-то тяжеловесные, трудные… как будто и они пропитались сыростью. Главное же — к чему скулить? И есть ли на то основания? В конце концов никто не гнал его в эту глухомань. Сам поехал. Экзотика? Но ведь ее можно найти в самом будничном, в самом обыкновенном!

Светлов сунул вечное перо в карман и вышел из палатки.

Шел тихий, нудный дождь. Тяжелые, темные тучи, клубясь, медленно плыли над горами, задевая вершины. Лес дремал в безветрии и тишине. От обилия влаги зелень казалась чрезмерно яркой, сытой. Тяжелый хвойный наряд сосен клонил меднокорые ветви к земле. Дождь шел и шел, не переставая, то всхлипывал, то барабанил, то шептался в лесу. Луга на взгорьях и в долинах томились от влаги. Пряный запах мокрой травы и зрелых ягод разливался в воздухе. При каждом вздохе Светлов набирал полные легкие сырости и настоя травы.

Горы тесно обступили долину, отгородили от мира. У вершин громоздились серые скалы, по склонам темнели леса, а внизу зеленели луга. Каменные отвесные стены создавали еще большее впечатление сиротливости, беспомощного одиночества.

Быстрый ручей, журча по камням и гальке, пересекал долину и скрывался в каменистом ущелье. Кажется, и без него Не было туг недостатка воды! В средине долины белели палатки одинокого лагеря. Кудрявые березы, отбившиеся от леса, простирали над ним целый узорчатый шатер. И каждая ветка обдавала брызгами и сверкала сотнями прозрачных капель.

Лагерь казался безлюдным. Лишь в одной палатке изредка раздавался стук и лязг ножей да слышалась песня. У входа в эту палатку на дощечке, прибитой к столбику, можно было прочесть расплывшуюся от сырости надпись, сделанную химическим карандашом: «Столовая». Но и без этой надписи запахи супа, специй, поджаренного мяса красноречиво рассказывали о назначении этой палатки. Рядом, под навесом из фанеры, приютилась кухня. Наперекор окружающей сырости, в печи, сооруженной из камней и глины, пылал огонь. Дым, вырываясь из низенькой жестяной трубы, стлался по крыше, опускался на землю. Из палатки в кухню порой пробегал повар в халате и белом плоском колпаке. Проверив кухонное хозяйство, повар скрывался обратно, сердито поглядывая вокруг. Повар маленького лагеря был недоволен ненастной погодой.

На лугу мокла под дождем башкирская телега. В этом горном экипаже не было ни кусочка железа — все дерево, лубок и мочало. Низкорослая, плотная, большеголовая лошадь, не обращая внимания на дождь, аппетитно щипала сочную душистую траву. Бока и спина лошади блестели от влаги, дымились от испарины. Белая, с желтыми подпалинами собака лежала под телегой и, положив остроухую голову на передние лапы, дремала.

Отряхнув с головы капли дождя, Светлов вошел в свою палатку, сел за стол, достал из кармана куртки ручку и с какой-то отчаянной решимостью снова принялся писать.

«Дружище Саша! Признаюсь: я начинаю скучать. И от этого острее переживаю свою неудачу с поездкой на Камчатку. В то же время я не хочу сказать, что на Урале скучно. Урал прекрасен! И горы величавые, и долины красивые, и реки быстрые, и дичи здесь тьма-тьмущая: величественные лоси, неуловимые козы, лисы, тетерева, белки… видел и медвежий след в лесу… А ягод, ягод!.. Вот бы где твоя Надя наварила варенья! Вообще чего только тут нет! Велики богатства Урала! Ценные породы лесов, плодородные земли, золото, железная и медная руда, камни-самоцветы, нефть…»

Светлов задумался. Вот те на: начал со скуки, а съехал на дифирамбы! Вроде нелогично получается. Или ничего? Он оставил перо и прислушался к стуку дождя о тугое, намокшее полотно палатки. В одном углу полотно провисло, и вода, протекая, капала на чемодан. Фибровой кожи желтый чемодан попутешествовал на своем веку немало: был он подержан, оклеен множеством багажных ярлыков разных цветов и размеров. По чемодану можно было судить о неусидчивости хозяина. Среди названий городов и станций значились и такие, что не отмечены еще на картах Советской страны. Географы и почтовики явно отставали от строителей!

Светлов встал и передвинул чемодан под стол. Закурив, он постучал по полотну. Палатка загудела, как барабан, мелкая водяная пыль посыпалась на стол, на походные кровати и чемоданы.

«Дорогой дружище, — продолжал Светлов, придвигаясь как можно ближе к крохотному оконцу. — Боюсь, что это письмо, прежде чем прочитать, придется тебе основательно просушить и прогладить. Я сбился со счета и не могу тебе точно сказать, который уже день хлещет здесь дождище. От него-то, наверное, и моя скука. Но ни дождь, ни жара, ни холод не в силах остановить работу. Вот и сейчас все на работе, только я один маюсь в пустой палатке. В нашей изыскательной партии есть два ученых башкира — геолог и землемер. В аулах я видел студенток, приехавших на летние каникулы из городов. Одеваются они по-городскому, в яркие национальные костюмы облекаются лишь в самодеятельных спектаклях на сценах колхозных клубов. Здешние горные колхозы очень своеобразны и самобытны. Охотник и коневод работают бок о бок с пчеловодом и дояркой, лесорубом и пахарем. Отходники идут на золотые прииски, железные и медные рудники, на сплав леса… Если бы не этот чертов дождь, я расписал бы тебе поподробнее красоты Урала. А сейчас — не то настроение, даже письмо не пишется толком. Снаряжен я, как герой из романов Майн-Рида или Купера. Куртка на мне кожаная, сапоги охотничьи, у пояса кинжал, в кармане браунинг, ружье мое бьет дробью и медвежьей картечью. Представляешь мой внушительный вид? Десяток лет назад здесь было не везде спокойно, после гражданской войны остатки повстанческих банд скрывались в горах. А сейчас кругом тихо. От нашего лагеря до ближней деревни километров тридцать, а до станции железной дороги — все полтораста. Из русских специалистов назову инженера-геолога Борового Евгения Петровича. Он не один десяток лет живет в горах: летом — на полевых работах, зимой — где-либо в заводской лаборатории. Он с высшим образованием, знает и любит литературу, искусство, так что приятно с ним и поговорить. Он долго расспрашивал меня о новостях в этой области. На мой вопрос — когда намерен побывать в Москве — он только рукой махнул: „Не могу сказать даже приблизительно! Некогда… Вот построим еще один металлургический комбинат, тогда и отдохнем, видимо“. Впрочем, и меня скоро не жди. Раньше октября в Москве не буду. Я знаю, что ты не большой любитель писать письма, но, если раскачаешься, сообщи, что нового в театрах, в литературных и газетных кругах? Будущим летом надеюсь писать тебе „с камчатским приветом“. А пока… Пока шлю тебе эту порцию меланхолии и эти рассуждения в ненастную погоду… Привет друзьям. Кстати, кто обретается сейчас в моей комнате? Пока всего наилучшего. Адрес прежний. Твой Сергей.»