— Все пишете, товарищ Светлов? — раздался голос.
Вошедший опустил капюшон брезентового плаща и начал раздеваться. Мокрый плащ его коробился и при движениях звенел, как фанерный. Раздевшись, вошедший присел к столу и закурил. Это был инженер Боровой, пожилой человек, в сапогах, в защитного цвета толстовке и таких же брюках. Из-под старенькой форменной фуражки с молоточками виднелись седоватые волосы. Внимательные серые глаза смотрели чуть насмешливо. Усы у него были неопределенного ржавого цвета (признак закоренелого курильщика), а щеки чисто выбриты, и это его молодило.
— Пишу, — отозвался Светлов, заклеивая конверт. — Письмо другу. Пишу и скучаю…
— Сочувствую, — согласился инженер и, как будто отвечая на раздумья Светлова, добавил: — Мало экзотики на Урале. Вот лег сорок назад насчет экзотики здесь было куда обильней.
— Еще бы! — живо откликнулся журналист. — Край-то был необжитый… Каждый приехавший превращался, поди, в Робинзона…
— На моей памяти прошла знаменитая уральская золотая лихорадка. Заводов в то время было мало. Интересовало людей главным образом золото. А золото открывалось обильное, и богачи плодились, как грибы. Демидовы, князья Вогау, граф Пашков, Берель, Дубов были некоронованными королями Урала. Среди иностранцев наиболее крупным был англичанин Лесли Уркварт. Сам-то мистер Лесли в Лондоне изволил обитать, на Урале трудились его компаньоны, доверенные. В те годы заводы новые, прииски строились, железная дорога через Урал на Сибирь прокладывалась, на Дальний Восток. А о такой стройке, что сейчас идет, и понятия не имели. Сейчас старый Урал поднимается дыбом, на гора…
— Я завидую вам, Евгений Петрович! Вам бы об Урале романы писать!
— Романы! — отмахнулся инженер. — Какой из меня литератор? Собирайтесь-ка, молодой человек, в столовую. Наши возвращаются, слышите, Альма их встречает.
Светлов встал. Инженер смотрел на журналиста благосклонно, улыбаясь.
— Лет-то вам сколько, Сергей Павлович?
— Да уже тридцать скоро. Старик!
— Старик не старик, а возраст, можно сказать, критический. Женаты?
— Нет.
— Что так?
— Все как-то времени не было… И никак не могу встретить ту, которая прекраснее всех на свете…
— Все носитесь по белу свету?
— А разве плохо — много путешествовать?
— Как сказать… Все в меру. У меня, например, от этого личная жизнь расстроилась, семья распалась. Пока я бродил по Уралу, жена ушла к другому и сына с собой взяла. Этот «другой» тоже инженер, вместе с ним я в горной академии учился. Жил он в городах, работал в правлениях… Невзрачный человек, но жена предпочла его. Положение, городская жизнь, курорты… А я так и остался один, было мне тогда уже за сорок, жениться, вновь семью заводить казалось поздно. Так и доживаю век бобылем, как старый горный волк…
Голос у инженера дрогнул. Скрывая волнение, Боровой заговорил о другом.
— Из Быстрорецка газеты и письма привезли. Только нам с вами писем нет. А ведь нельзя терять связи с миром. Вы вон какой молодец, девушки поди заглядываются!
— Ну, что вы…
— За романтикой гоняетесь? И чтоб за тридевять земель? А она, романтика, порой рядом с нами, вот тут, под ногами валяется.
— Что вы хотите сказать? — насторожился Светлов, хотя в тот момент и не придал особого значения словам инженера.
— Ничего… так вообще… — нехотя ответил тот и направился к выходу из палатки. — Ничего, кроме того, что пора обедать. Э, да и дождь перестал! Вот чудесно!
Полюбовавшись на красоту, инженер Боровой прислушался:
— Слышите? Едут. А у меня, кстати, разыгрался аппетит.
Изыскатели, подъехав к лагерю, спрыгивали с телег и, отряхнувшись от сырости, разбирали инструменты, ящики и мешки с пробами и направлялись по палаткам. Альма, встретив хозяев, считала, что ее служебный долг выполнен, и сидела в стороне, зорко наблюдая, однако, за всем происходящим. Повар, выглянув из столовой, приветствовал прибывших взмахом руки. Крышка от медной кастрюли, которую он по забывчивости держал в руке, ослепительно сверкала.
— Яков! — крикнул один из прибывших, молодой смуглый человек с черными, чуть раскосыми глазами. — Что сегодня на меню вашего ресторана?
— Суп с лапшой а-ля неразбери-пойми, котлеты «Уральская Швейцария», а на сладкое — земляничное желе «Букет алого цветка» и для знатоков чай «Горный нектар»…
— Удовлетворен, товарищ шеф-повар ресторана «Приятный аппетит»! Ваши гости, Яков Егорович!
Солнце скрылось за гребнем горы. Опускался тихий вечер. На чистом темнеющем небе сияли, трепетно мигая, звезды. После ненастья и вынужденного молчания пернатое население леса и лугов, словно наверстывая, щебетало и пело наперебой. Какая-то птичка тосковала, собирая отбившихся птенцов. От земли, щедро напоенной дождями, поднимались пряные запахи трав, цветов и спелых ягод.
Изыскатели отдыхали после трудового дня. Возле кухни пылал большой костер. Люди сидели и лежали вокруг на земле, на разостланных циновках, кошмах и плащах и негромко переговаривались, словно опасались спугнуть очарование тихого погожего вечера.
— Вечер-то, вечер! — мечтательно вздохнул повар. Он сидел без халата, лишь белый колпак отличал его от остальных изыскателей.
— Ласка уходящего лета, — в тон ему откликнулся Боровой. — Август на исходе, лето было прохладное, дождливое, а осень, видимо, будет что надо.
— Асгат Нуриевич, сыграли бы! — обратился повар к одному из геологов, средних лет башкиру в обычном полевом костюме защитного цвета. — Душа томится…
— Просим, просим! — раздались голоса.
Асгат не заставил себя упрашивать. Он достал из маленького футляра свой инструмент — простую лесную дудочку. Приложив конец дудочки к губам, набрал воздуха и прошелся пальцами по отверстиям.
Звуки курая[1] похожи на пение ветра в степи. Они то шелестят, словно сухие листья в лесу, то журчат, как вешние ручьи, то гудят, как провода телеграфа в ненастье. Дитя гор, Асгат не расставался с кураем, из аула унес его в город, не забыл про него и в институте да и теперь повсюду возил с собой.
Затихли звуки курая незаметно, как и родились. Несколько минут стояла тишина. Потом кураиста сменил самодеятельный струнный оркестр. Нежно пропела, задавая тон, гитара. Рассыпала трели мандолина. Зазвенела говорливая балалайка. Музыканты начали плясовую.
Повар медленно, как бы нехотя вышел на свет, в круг, задумчиво посмотрел на костер, на сосны, столпившиеся вокруг костра, поправил колпак и вдруг, всплеснув руками, закружился в танце, трамбуя сапогами сыроватую землю.
Тут не усидели и остальные. Люди носились по кругу, вскрикивая, хлопая в ладоши, приговаривая что-то, припевая. В колеблющемся свете костра фигуры пляшущих то пропадали в тени, то появлялись, облитые отблеском багрового пламени.
Наконец танцующие устали. Музыка стихла.
— Хорошо, — одобрил Боровой и подбросил охапку сучьев в костер.
Пламя сначала сникло, но через минуту, разгоревшись вновь, взметнулось еще выше, стреляя снопами искр.
— Теперь ваша очередь, Евгений Петрович, — сказал Светлов.
— Я не танцую…
— Да, но вы обещали рассказать что-то из ваших приключений…
— Какие приключения? Ну, ездили, лазили по горам. Работали…
— Ох, скромничаете! Уверен, что бывали вы в переделках и много чего повидали!
Инженер промолчал, прикуривая папиросу об уголек. Потом обратился к журналисту:
— Смотрите, небо какое. В такой вечер не о приключениях рассказывать, тут стихи необходимы! А ну-ка, Сергей Павлович, потревожьте лучше свой архив!
— Что вы! Разве я поэт?!
— А недавно что вы мне читали? Явно не прозу! Что-то о степи, о курорте…
— Пустяки, — смутился Светлов, — путевые зарисовки, проба пера.
— Просим, Сергей Павлович!
— Напрасно просите, сами убедитесь. Да ладно, прочту. Только еще раз повторяю, я не поэт, не судите строго.
