— Да, хорошую, — согласился Боровой. — Кому же лучше знать судьбу Ик-Берды и Фатиха, как не Асгату. Правдивая история!
А Светлов, укладываясь спать, уже прикидывал, как превратить легенду в повесть.
— Ну-с, Сергей Павлович, — сказал Боровой, когда следующим вечером все вновь собрались у костра, — теперь ваша очередь. Жизнь у вас богатая, объездили весь Советский Союз, тем у вас непочатый край. Слушаем.
— Как вам сказать? — задумчиво ответил журналист. — Дело в том, что мы, журналисты, не копим материал про запас, а немедленно несем его на страницы газет и журналов. А новое мешает сосредоточиться на пережитом. И я, право, немного теряюсь…
— Это от обилия материалов, — отозвался Асгат. — Плохо, когда ничего нет за душой, а если много — есть из чего выбрать.
— Хорошо, я расскажу вам об одном необычайном поступке пожилого ученого человека. Было это на Алтае…
И Светлов приступил к рассказу.
— Так я повторяю, случилось все это на Алтае. Однажды председатель крайисполкома, просматривая утреннюю почту, прочел тревожную телеграмму. В одном глухом горнолесном районе, где и условий для трудных родов не было, рожавшая женщина нуждалась в немедленной помощи врача. А откуда взять врача-акушера в горах? О создавшемся положении сообщали председатель рика и заведующий райздравом, и тревога звучала в каждой букве телеграммы.
Председатель крайисполкома снял трубку телефона и привычной рукой набрал на диске нужный номер.
— Здравствуй, Солнцев. Ну как с погодой? Нелетная? Земля, говоришь, не в порядке? Ни лыжи, ни колеса… Аэрораспутица… Но ведь вчера вечером я видел самолет над городом? Ах, проба дорожки на твоем аэродроме… Плохо… Плохо, говорю. Понимаешь, экстренный случай. Жизнь двух людей в опасности, если помощь запоздает хотя бы на несколько часов. Где? В восточном районе. Что? Отказ для посадок, снег и грязь? Вот, понимаешь, несчастье! Кроме как по воздуху туда сейчас и в неделю не доберешься… Пропадут люди… Понимаешь, срочная помощь хирурга нужна, а на месте один врач по общим болезням и без инструментов… Самый глухой район… Так ты подумаешь? Как, как ты сказал? На парашюте? Гм… А у тебя есть на учете любители-парашютисты из врачей? Нет? Экая досада! И какой пробел в твоей хорошей работе! Попробовать пригласить? Знаешь, как-то затрудняюсь: уж очень необычайный способ сообщения, неловко как-то в порядке приказа. И потом не всякого врача туда пошлешь. Кандидатов на эту поездку раз-два и обчелся. Риску, говоришь, никакого? Автоматический парашют на заданную высоту дашь? Но ведь понимаешь, первый раз человеку надо будет прыгать… Гм… Дашь хорошую машину? Чтобы прыгать вроде как с парашютной вышки? А как это: вниз головой или нормально? Не очень я эту технику представляю. Так, так… Лучшего летчика дашь? Знаешь, Солнцев, ты все же приготовь машину, я попробую найти. Сейчас же приготовь.
Положив трубку, председатель крайисполкома распорядился:
— Немедленно машину! В хирургическую.
Дорóгой, несмотря на тревогу, он с улыбкой вспомнил о профессоре, заведовавшем хирургической больницей. Профессор казался ворчуном, и больные при первом взгляде его сердитых глаз терялись. Но узнав его характер поближе и поверив в его удивительное искусство, становились преданными почитателями профессора. Популярность у этого человека была исключительная. Его ценили и всячески оберегали.
Профессор был членом краевого Совета, почетным членом ряда ученых обществ и организаций. Советская власть сделала все для успеха его научной и практической работы. На месте невзрачной земской больницы теперь построен лечебный институт. Личная жизнь и работа профессора обставлены удобствами и комфортом, об этом с величайшим тактом заботились сами предкрайисполкома и секретарь крайкома партии. И все же профессор ворчал, часто спорил и ругался в крайздраве и чудил. «Это у него врожденное! — говорили знавшие профессора его коллеги. — Он и до революции всегда шумел. Чудак!»
Когда автомобиль подкатил к залитому асфальтом подъезду главного корпуса института, у предкрайисполкома дрогнуло сердце:
«А вдруг заупрямится, закричит, упрется и не даст врача в такую необычную поездку?..»
В пути он перебрал возможных кандидатов. Их было немного, два-три человека. Нет, даже пожалуй, один: доктор Каменский. Это был молодой сравнительно врач, но искусный хирург, завоевавший в городе и крае большую популярность своими смелыми операциями. Кроме профессора, ни у кого из врачей не был столь надежным скальпель в руке, им обоим больные даже в самых сложных случаях вверяли здоровье и жизнь с беззаветной уверенностью. Профессор по-отечески заботился о молодом хирурге, учил и воспитывал его. Но все это он делал по-своему, оригинально, с ворчанием и сценами. Прыгать с парашютом Каменскому, правда, еще не приходилось, но предкрайисполкома был почти уверен:
«Не откажется! Он не раз вылетал в экстренных случаях в районы на самолетах. И прыгнуть согласится, я думаю… Кому еще и прыгать, как не ему: молодой, здоровый…»
Но тут председатель крайисполкома узнал, что Каменского нет ни в больнице, ни в городе, что он уехал в Москву в научную командировку.
У предкрайисполкома был такой расстроенный вид, что профессор сразу обратил на это внимание.
Они сидели в кабинете профессора, убранном с подчеркнутой простотой и в то же время роскошью, понятной только ученому: так обильно был снабжен кабинет пособиями, литературой, инструментами. Профессор втайне гордился своим кабинетом, но спасибо за него еще никому вслух не сказал.
— Понимаете, Арсений Георгиевич, — сказал предкрайисполкома, — получил я утром молнию из района. Предстоят тяжелые роды, случай грозит смертью и матери и ребенку. Спасти может только опытный хирург, а в районе его нет… Туда надо лететь, и сейчас же… Вот я и подумал: из ваших учеников Каменский, пожалуй, очень бы подошел… Но он в отъезде, и что теперь делать — не придумаю…
Председатель крайисполкома намеренно подчеркнул «из ваших учеников», чтобы слегка польстить старику. С опаской поглядывая на профессора, он внимательно наблюдал, как отнесется к его сообщению профессор и что посоветует, а сам еще со страхом прикидывал, как сказать главное — про парашют…
Но профессор, не дослушав, вскочил с кресла и вне себя от гнева забегал по кабинету. Он сорвал с переносицы очки в старомодной дешевой оправе. Затем набросился ни с того ни с сего на дежурного врача, присутствующего при разговоре, и распушил его за действительные и несуществующие промахи в его работе по дежурству.
Председатель крайисполкома с тревогой подумал:
«Кажется, моя миссия потерпит неудачу! Чем-то я все-таки обидел его… И в такое время, когда каждая минута дорога! Экая беда!»
Профессор вдруг перестал носиться по кабинету, остановился и сказал запальчиво и строго:
— Товарищ председатель, надеюсь, машина с вами?
Не дождавшись ответа, профессор уже приказывал дежурному врачу:
— Распорядитесь, чтобы подали мой саквояж с инструментом, ну и сами знаете, с чем. Вы остаетесь пока за меня. Даю на выполнение три минуты. Стойте, стойте! Не три, а две, вполне достаточно!
На аэродроме их встретил озабоченный начальник аэропорта. На ровной лужайке, покрытой бурой прошлогодней травой, серебрились под солнцем крылья самолета. У машины работали механики в синих комбинезонах.
Начальник порта отрапортовал о состоянии аэроотряда, о погоде и сказал в заключение, что к вылету все готово. Пожимая руку профессора, он не смог скрыть в глазах искорку удивления.
Профессор заметил и, рассердившись, буркнул:
— Ну, раз все готово, нечего задерживать.
Начальник порта дипломатично похвалил погоду и дорожку своего аэродрома. А сам исподтишка с интересом поглядывал на профессора и кидал вопросительный взгляд на предкрайисполкома. А предкрайисполкома до сих пор пребывал в таком волнении, что все еще не собрался предупредить профессора о главном: что придется прыгать с парашютом.
