Я привык к страшным зрелищам, но и мне стало невмоготу.

Прибежал Баркер. Я услышал шаги жены, но вовремя остановил ее. Тут было зрелище не для женщин. Обещав ей в самом скором времени придти в ее комнату, я шепнул Баркеру слова два (он сам понял все с первого же взгляда). Теперь нам оставалось только ждать остальных. Никто не являлся, и мы сообразили, что никто не мог услышать шума, что все случившееся известно только нам.

Вот в это-то мгновение в моей голове мелькнула новая идея и показалась мне ослепительно блестящей. Рукав Теда приподнялся, обнаружив знак ложи. Смотрите!

Дуглас завернул свой собственный рукав показал нам коричневый треугольник в круге — совершенно такой же знак, какой мы видели на руке убитого.

— Именно клеймо навело меня на мысль выдать убитого за себя. Мы с ним были приблизительно одного роста и сложения; его волосы походили на мои, а от лица ничего не осталось. Мы с Баркером сняли с убитого вот этот костюм, накинули на него мой халат и положили труп в той позе, в которой вы его нашли. Связав вещи Болдуина в узел, я спрятал между ними единственную тяжесть, которую мог найти. Все было выброшено из окошка. Карточку, которую он хотел положить на мой труп, я поместил возле него. Мы надели мои кольца на его палец, но, когда дело дошло до обручального…

Он вытянул свою мускулистую руку.

— Вы сами видите, что я ничего не мог сделать. Со дня свадьбы этот обруч не покидал своего места, и чтобы снять его теперь, потребовалась бы пилка. Кроме того, я вряд ли бы решился расстаться с ним; но даже при желании это было невозможно. Итак, мы предоставили эту подробность судьбе. Зато я принес кусочек пластыря и наклеил его на уцелевшую часть лица убитого, в том самом месте, где, как вы видите, он наклеен у меня. В этом случае, мистер Холмс, вы допустили оплошность: сняв пластырь, вы не увидали бы пореза.

Вот каково было положение вещей. Если бы я притаился на некоторое время, а затем уехал в какое-нибудь место, где через несколько времени ко мне присоединилась бы моя жена, остаток дней наших, вероятно, протек бы спокойно. Увидев в газетах, что Болдуин убил своего врага, эти дьяволы прекратили бы преследование. Я спрятался, Баркер сделал все остальное.

Мне кажется, вы сами можете догадаться, о чем именно он позаботился. Мой друг открыл окно и сделал кровавый отпечаток на подоконнике с целью показать, каким путем бежал убийца. Это была смелая мысль. Потом Сесиль позвонил. Дальнейшее вы знаете. Теперь, джентльмены, делайте, что вам угодно, однако верьте, что я сказал правду, всю правду. Позвольте только задать вам один вопрос: как поступит со мной английское правосудие?

Наступило молчание. Его прервал Шерлок.

— В главных чертах английские законы — это законы справедливые, и наказание будет не тяжелее вашего проступка. Но, скажите, откуда этот Болдуин знал, что вы живете здесь, а также о том, как пробраться в дом и где удобнее всего спрятаться?

— Мне самому это непонятно.

Лицо Холмса было серьезно и бледно.

— Боюсь, что дело еще далеко не окончено, — сказал он. — На вашем пути могут встретиться опасности похуже английского закона или даже ваших американских врагов. Я предвижу беду, мистер Дуглас, и советую вам остерегаться.

А теперь, мои терпеливые читатели, я попрошу вас на время удалиться из Сассекса и передвинуться лет на двадцать назад от того времени, в течение которого мы совершили наше достопамятное путешествие в Бирлстон. Перенесемся на несколько тысяч миль к западу: я разверну перед вами необыкновенную и ужасную историю, настолько необыкновенную и ужасную, что, может быть, вы с трудом поверите в ее достоверность. Не думайте, что я начинаю новый рассказ, когда первый еще не закончен. Читая, вы увидите, что это не так. Когда же подробно опишу отдаленные события и вы разрешите тайну прошлого, мы снова встретимся с вами в той квартире на Бейкер-стрит, где эти, как и многие другие замечательные события, придут к концу.

Было 4 февраля 1875 года. Стояла студеная зима, густой снег покрывал ущелья гор Джильмертон. Тем не менее паровая машина освобождала от снежных покровов железнодорожный путь, и вечерний поезд медленно, с пыхтением, полз по линии, соединяющей множество шахтерских и заводских поселков; он поднимался по крутому откосу, который ведет от Стегвилля, расположенного на низменности, к Вермиссе, центральному городу, стоящему в верхнем конце долины. Оттуда путь направляется вниз к Бартену, к Хельмделе и к земледельческой области Мертон. Дорога здесь была одноколейная, на каждом из бесчисленных запасных путей стояли вереницы платформ, груженых углем и железной рудой, — точно немые свидетели скрытого под землей богатства долины, привлекшего сюда множество народу и внесшего бурное оживление в этот унылый угол Соединенных Штатов.

Это было, действительно, унылое место! Вряд ли первый пионер, пересекший его, представлял себе, что самые прекрасные прерии, самые роскошные заливные пастбища не имеют цены в сравнении с этой мрачной областью, покрытой черными утесами и чащей леса. Над темным, нередко почти непроходимым бором, покрывавшим склоны гор, поднимались высокие обнаженные вершины, покрытые вечными снегами. И внизу, по долине, которая извивалась меж зубчатых скал, полз маленький поезд.

В переднем пассажирском вагоне, вмещавшем всего двадцать или тридцать человек, только что зажгли лампы. Они слабо освещали пассажиров — в основном рабочих, возвращавшихся домой после трудового дня. Судя по их закоптелым лицам и лампам Дэвиса, которые они везли с собой, это были большей частью шахтеры. Они сидели вместе, курили и тихо разговаривали, время от времени поглядывая в противоположную сторону вагона, где сидели двое в полицейских мундирах. Несколько женщин-работниц и двое-трое путешественников, по всей видимости, местные мелкие лавочники, довершали компанию; в углу же, отдельно от всех, сидел молодой человек. Он-то нас и занимает. Присмотритесь к нему и как следует — он того стоит.

На вид ему не больше двадцати девяти лет, он среднего роста, у него свежий цвет лица, проницательные, полные жизни серые глаза поблескивают, когда он через очки оглядывает соседей. Похоже, что у молодого путешественника общительный характер; поверхностный наблюдатель заключил бы, что перед ним наивный простак, готовый вступить в любой разговор. Но вглядитесь пристальнее: видите это выражение силы в очертании его подбородка, мрачную складку губ? Это свидетельствует, что под наружным добродушием темноволосого молодого ирландца кроется неведомая глубина, и он неминуемо оставит след, хороший или дурной, всюду, куда бы не закинула его судьба.

Раза два молодой человек пробовал заговорить с ближайшим своим соседом-шахтером, но, получив краткие неприветливые ответы, умолк и стал хмуро смотреть в окно на мелькающий мимо пейзаж. Невеселые картины: сквозь сгустившийся мрак пробивался красный отсвет пламени горнов, раскиданных по склонам гор. Большие груды шлака и горы золы громоздились по обеим сторонам железнодорожной линии; за ними поднимались вышки угольных шахт. Тесные группы жалких деревянных домов со слабо освещенными окнами располагались там и сям по пути; на частых станциях толпились их закоптелые обитатели. Долина Вермиссы не привлекала праздных людей: всюду виднелись суровые следы жестокой борьбы за существование.

На лице молодого путешественника, который смотрел на мелькавшую мимо окон вагона унылую местность, выражалось смешанное чувство отвращения и любопытства; он явно был здесь новичком. Несколько раз, достав из кармана длинное письмо, ирландец пробегал его глазами и что-то писал сбоку, а один раз вытащил предмет, который мало соответствовал его добродушному виду, — большой револьвер. Он повернул его к себе дулом, и блики на краях отверстий барабана показали, что оружие заряжено. Ирландец быстро спрятал револьвер обратно в потайной карман, но человек, сидевший на соседней скамье, успел заметить его.