— Братьям своей ложи следует доверять.

— Ну, не всегда, — с жаром возразил Моррис.

— Все, что мы говорим, и даже все, что думаем, передают мистеру Мак-Гинти.

— Послушайте, — строго сказал Мак-Мердо, — вам хорошо известно, что я только вчера вечером клялся в верности мастеру. Вы, кажется, хотите, чтобы я нарушил мою клятву?

— Если вы так смотрите на дело, — печально произнес Моррис, — сожалею, что потревожил вас. Плохи наши дела, если двое свободных граждан не смеют свободно высказать свои мысли, разговаривая с глазу на глаз.

Мак-Мердо, пристально наблюдавший за собеседником, смягчился.

— Как вам известно, — сказал он, — я здесь недавно и плохо знаю ваши обычаи. Не мне начинать говорить, мистер Моррис… Если вам нужно что-нибудь сказать, я вас слушаю.

— Чтобы передать все мистеру Мак-Гинти? — с горечью договорил Моррис.

— Успокойтесь, — сказал Мак-Мердо. — Лично я останусь верен ложе, говорю вам это прямо. Но я не привык повторять кому-нибудь то, что мне сказали по секрету. Ваши слова дальше не пойдут. Однако предупреждаю: ни в чем, противном интересам ложи, не ждите от меня ни помощи, ни сочувствия.

— Я давно не жду ни того, ни другого, — сказал Моррис, — и, может быть, отдам в ваши руки мою жизнь, говоря с вами откровенно. Но как вы ни плохи, а вы все же новичок. Стало быть, ваша совесть еще не так окаменела, как у других. Вот почему мне хотелось поговорить с вами.

— Прекрасно… Что же вы хотите сообщит мне?

— Если вы меня выдадите, пусть ляжет на вас мое проклятие.

— Я сказал, что не выдам!

— Тогда ответьте: когда вы сделались членом ложи в Чикаго и произнесли обеты верности и милосердия, приходила вам на ум мысль, что это поведет вас к преступлению?

— Смотря что называть преступлением.

— Смотря что! — сказал Моррис голосом, задрожавшим от гнева. — Мало вы видели наших дел, если можете назвать их иначе. Ну, а прошлой ночью, когда старого человека, который мог бы быть вашим отцом, избили до полусмерти, — что это было, по-вашему?

— Некоторые сказали бы, что это война, — ответил Мак-Мердо, — а на войне, как на войне: все дерутся как могут.

— Ну, ладно, вы все же ответьте на мой вопрос: думали вы о чем-либо подобном, когда вступали в Чикагскую ложу?

— Должен сознаться, нет.

— Так было и со мной, когда я вступил в орден в Филадельфии. — К сожалению, дела мои там расстроились, и в один проклятый богом час я услышал о Вермиссе. Я приехал сюда для поправки дел. Боже мой, подумать только… Со мной приехали жена и трое детей. На Рыночной площади я открыл магазин, и дела мои пошли отлично. Потом я вступил в местную ложу, вот как вы вчера. На своей руке я ношу клеймо позора, а мое сердце заклеймено еще хуже. Я очутился под властью злодея и запутался в сети преступлений. Что мне оставалось делать? Каждое слово, которым я старался исправить положение вещей, считалось изменой. Я не могу уехать: все мое состояние вложено в магазин. Откажись я от братства, я буду тут же убит, и один бог ведает, как поступят с моей женой и детьми. О, это ужасно, ужасно! — Моррис закрыл лицо руками.

Мак-Мердо пожал плечами.

— Вы слишком мягки для этих дел, — сказал он.

— Во мне жили горесть и религиозное чувство. Но эти… эти… превратили меня в преступника. Мне дали поручение. Если бы я отказался исполнить его, меня постигла бы смерть. Может, я и трус, а может, у меня отнимает смелость мысль о жене и детях. Как бы то ни было, я знаю, что воспоминание о случившемся вечно будет преследовать меня до могилы. Милях в двадцати от города стоял уединенный дом, вон там, у гор… Мне приказали караулить двери. Поручить мне самое дело они не решались. Остальные вошли в комнату и, когда снова появились из дверей, их руки были в крови… Мы повернулись, чтобы уйти, и в это время позади нас в доме закричал ребенок — мальчик лет пяти, видевший, как убили его отца. Я чуть не потерял сознание от ужаса, — а мне надо было улыбаться, иначе в следующий раз они вышли бы с окровавленными руками из моего дома, и мой маленький Фред кричал бы так же. И я сделался преступником и погиб в этом мире и в будущем. Я верующий католик, но патер не захотел и говорить со мной, узнав, что я Чистильщик… Меня отлучили от церкви. Вот в каком положении я нахожусь! Мне ясно, что вы идете по той же дороге, и я спрашиваю вас: к чему приведет она? Готовы ли вы сделаться хладнокровным убийцей или мы можем каким-нибудь путем остановить все это?

— Что же вы думаете делать? — резко спросил Мак-Мердо. — Ведь не донести же?

— Боже сохрани, — ответил Моррис. — Одна мысль об этом стоила бы мне жизни.

— Ну что ж, — сказал Мак-Мердо, — лично мне вы кажетесь просто слабохарактерным человеком. К тому же, вы придаете всему этому слишком много значения.

— Слишком много! Поживите здесь дольше, тогда узнаете. Посмотрите в долину: видите, какую тень бросают на нее клубы дыма. Поверьте, тень преступлений мрачнее. Мы живем в Долине Ужаса. С заката до утренней зари сердца мирных жителей трепещут от страха. Погодите, молодой человек, скоро вы сами поймете это.

— Поживем — увидим, — беспечно сказал Мак-Мердо. — Тогда я скажу вам, что думаю. А теперь мне ясно только одно: вы не годитесь для жизни в долине и чем скорее продадите свою лавочку, за любую цену, и умотаете отсюда, тем будет лучше для вас. Я-то вас не выдам. Но, ой-ой, если бы я узнал, что вы сплетник…

— Нет, нет, — жалобно простонал Моррис.

— Ну, кончим на этом. Я не забуду того, что вы сказали, и, как знать, может, ваши слова и пригодятся мне когда-нибудь. Надеюсь, вы говорили с добрыми намерениями. Прощайте.

— Еще одно слово, — остановил его Моррис, — нас могли заметить вместе и, кто знает, не пожелают ли «там» узнать, о чем мы разговаривали.

— С вашей стороны благоразумно подумать об этом.

— Скажем, я предлагал вам место у меня в магазине.

— А я отказался. Ну что ж, договорились. Прощайте, брат Моррис, и желаю, чтобы в будущем вам жилось легче.

В то же вечер Мак-Мердо задумчиво сидел у себя в гостиной возле печки и курил. Неожиданно дверь в комнату распахнулась, и дверной проем на миг целиком заполнила крупная фигура мастера ложи. Он сделал обычный знак, сел против молодого человека и несколько секунд молча всматривался в него. Мак-Мердо выдержал этот взгляд совершенно спокойно. Наконец Мак-Гинти сказал:

— Я редко хожу в гости, брат Мак-Мердо, так как посетители отнимают у меня слишком много времени. Тем не менее, я решил побывать у вас.

— Горжусь этим, — ответил Мак-Мердо. Он поднялся и достал из шкафа бутылку виски. — Не ожидал такой чести.

— Ну, что рука?

Мак-Мердо скривил рот.

— Дает о себе знать, но ничего: стоит помучиться.

— Да, — ответил Мак-Гинти, — стоит для людей, преданных ложе и готовых работать для нее. О чем вы толковали с братом Моррисом на Мельничном холме?

Вопрос прозвучал неожиданно, но у Мак-Мердо был готов ответ.

— Моррис, он добрый малый: ему показалось, что я в тисках и, желая мне помочь, он предложил мне место в своем магазине.

— Да?

— Да.

— И вы отказались?

— Ну, ясно. Я могу, не выходя из спальни, получить за четыре часа больше, чем он дал бы мне за месяц.

— Правильно. На вашем месте я не стал бы часто видаться с Моррисом.

— Почему?

— Потому что я советую вам это. Для большинства оказалось бы вполне достаточно моего слова.

— Может быть, для остальных и достаточно, советник, но не для меня, — смело ответил Мак-Мердо. — Если вы умеете распознавать людей, вы сами должны это понять.

Глаза смуглого исполина вспыхнули, и его волосатая лапа на мгновение сжала стакан таким движением, что, казалось, он вот вот кинет его в голову собеседнику. Но в следующую секунду выражение его лица изменилось, и он засмеялся шумным, неискренним смехом.

— Нечего и говорить, вы странная карта в игре, — заметил он. — Ну, если вам нужны объяснения, извольте. Разве Моррис не говорил дурно о ложе?