– Убейте его! – закричал кто-то.

Сквозь дурман боли Келемвар увидел Филанну. Она стояла над ним, и ее рыжие волосы, казалось, пылали, подожженные лучами солнца.

– Убейте его! – кричала она.

Келемвар заглянул в глаза женщины и нашел в них одну лишь ненависть.

«Да, – подумал воин. – Убейте меня».

Крик Филанны вдохновил толпу, и несколько простолюдинов вышли вперед. Один из них подобрал булыжник, выбитый из мостовой во время боя Келемвара и Торренса, и поднял камень высоко над головой.

Кайрик бросился вперед, снова натягивая лук.

– Стоять! – крикнул он, и добровольцы из толпы остановились. – Ну, кто умрет первым?

Однако Филанну не смутили угрозы Кайрика.

– Убейте его! – вопила она.

– Нет, – начал Адон, отходя от спасенной девочки, – это не тот человек, который лишал жизни ваших сограждан! Девочка погибла бы, убитая оборотнем, если бы не этот воин!

Миднайт встала рядом с Филанной.

– Жрец прав. Расходитесь. Он достаточно настрадался, – сказала чародейка и, помолчав, добавила: – Кроме того, тем, кто захочет причинить ему вред, сначала придется иметь дело с нами. А теперь расходитесь по домам.

Народ заколебался.

– Уходите! – закричала Миднайт, и люди, побросав булыжники, поспешно начали исчезать в переулках.

Келемвар все же успел заметить на их лицах крайнее отвращение, с которым они смотрели на него.

Филанна уставилась на Келемвара, наблюдая, как появляются проблески седины в его волосах и маленькие морщинки – на лице.

– Ты нечист! – изрекла она, пылая ненавистью, словно полуденное солнце. – Ты – проклят! Убирайся из Тилвертона. Твое присутствие оскверняет город.

Затем священнослужительница подошла к перепуганной девочке, которая могла бы стать «обедом» Торренса, если бы не Келемвар.

– Отправляйся к своему приятелю, – презрительно бросила она Адону, поднимая девочку на руки. – Вы здесь нежеланные гости.

Взгляд Келемвара на мгновение остановился на лице девочки, которую уносила Филанна. В детских глазах воин пытался обнаружить хотя бы малейший признак благодарности, но нашел лишь страх. И Келемвар снова прильнул к земле, уткнувшись лицом в лужу пролитой им крови. Он закрыл глаза, дожидаясь, когда последний из очевидцев происшествия покинет улицу.

– Он в порядке? – спросил Кайрик.

Келемвар смутился. Кто-то подошел к нему.

– Не знаю, – ответила Миднайт, склоняясь над воином и касаясь его плеча. – Кел…

Воин крепче зажмурил глаза. Он не перенесет страха и отвращения, написанных на лицах своих бывших друзей.

– Кел, посмотри на меня, – окликнула Миднайт. – Ты должен мне за свое спасение. Посмотри на меня.

В воздухе над Келемваром развернулась простыня, и он вздрогнул, почувствовав касание ткани. Подняв глаза, он увидел лицо Адона, расправляющего простыню. Закутавшись, воин сел.

Миднайт и Кайрик стояли рядом. Участие наполняло их глаза. И ничего более.

– Мои… доспехи и кольчуга остались наверху.

– Я принесу, – вызвался Кайрик. Он слишком долго держал лук, и боль в боку еще не стихла, поэтому вор двигался медленно.

Келемвар изучал лицо Миднайт.

– Ты не испытываешь… отвращения к тому, что увидела?

– Почему ты ничего не говорил нам? – коснулась лица воина Миднайт.

– Я никому и никогда не рассказывал об этом.

Вернулся Кайрик с вещами Келемвара. Вор положил их возле воина и подал знак Адону.

– Одевайся. Нас ждет долгая дорога, и лучше отправиться в путь, пока солнце стоит над головой, чем ждать, когда оно спустится к горизонту.

Адон расположился в дальнем конце переулка, а Кайрик вернулся назад, к лошадям. Келемвар склонил колову, и Миднайт ласково провела рукой по шевелюре воина.

– Ариэль… – тихо сказал он.

– Я здесь, – отозвалась Миднайт.

Она крепко сжимала воина в объятиях, пока тот говорил. Начав свой рассказ, Келемвар почувствовал, что не сможет остановиться, пока сполна не вернет чародейке долг доверия.

В роду Лайонсбейнов проклятие передавалось из поколения в поколение. Кайл Лайонсбейн был первым и единственным представителем семейства, кто принял кару заслуженно, остальным же проклятие передавалось при рождении. О Кайле ходила худая слава: он считал, что бесплатных услуг не бывает. Предок Келемвара взимал дань даже с вдов и сирот, со всех, имевших хоть что-нибудь, на что можно было наложить лапу.

Алчная природа Кайла проявила себя и в одной из великих битв, когда ему пришлось делать выбор: защищать поверженную волшебницу или продолжать прорубаться сквозь ряды врагов к замку, в котором хранились несметные сокровища.

С помощью Кайла волшебница могла бы собрать свои силы, однако наемник знал, что ее богатства сильно истощились, и не видел смысла помогать ей. Он бросил ее на погибель, оставив в руках врага. Но последними словами волшебницы стали слова проклятия, которое с тех пор должно было вечно преследовать род Кайла.

Когда Кайл добрался до вражеского замка и попытался захватить вожделенное золото, внезапная слабость охватила наемника. Он насилу дотащился до уединенных покоев, где и превратился в рычащего, обезумевшего леопарда. Внутренним чутьем животное понимало, что должно убраться подальше. Выбравшись из замка, на лесной дороге зверь убил ни в чем не повинного путника и лишь тогда, выстрадав жуткие муки превращения, вновь принял облик человека.

С тех пор, берясь за какое-нибудь выгодное дельце, Кайл Лайонсбейн каждый раз превращался в животное. Лишь самоотверженные, героические подвиги сохраняли ему человеческое обличье, но даже сама мысль об этом была невыносима, и Кайл поклялся, что никогда не посвятит свою жизнь подобному делу. Ему пришлось отказаться от самого дорогого – от дела наемника – и жить тем, что удалось скопить в предыдущих походах и военных предприятиях. Когда закончилось золото и Кайлу Лайонсбейну светила только жизнь из милости у тестя, бывший наемник наложил на себя руки, предпочитая смерть унизительной бедности и добрым делам.

Перед смертью Кайл открыл наследнику свою тайну. Удивительно, но когда проклятие проявилось в сыне наемника, действие его оказалось полностью противоположным. Без какого-либо вознаграждения сын Кайла не мог совершить ни одного поступка, если только дело не шло о защите собственной жизни. Если он не получал за свои деяния награды или совершал благородный поступок, не прося ничего взамен, он тут же превращался в черного леопарда. Следуя примеру отца, наследник Кайла также покончил счеты с жизнью.

Согласно предположению одного странствующего волшебника, проклятие, изначально являвшееся наказанием за злобу и алчность, переходило на потомков Лайонсбейна – невинных младенцев, появившихся на свет, – и, не найдя в них ни злобы, ни алчности, изменялось, становясь наказанием за чистоту и доброту.

Проклятие волшебницы действовало, и на свет появились поколения наемников со столь же кровавой судьбой, как и у их предка. Лакиан, внук Кайла, обнаружил еще одну угрозу, которую несло проклятие, – его отец, одряхлевший старик, уже не мог вспомнить, получал он за свои труды вознаграждение или нет. Поэтому старик превращался в зверя без всякого повода, представляя опасность для всех близких. И тогда на старших сыновей рода Лайонсбейнов легла тяжкая обязанность: убивать отцов, достигших пятидесятилетнего возраста.

Род сохранялся на протяжении многих поколений, однако необходимость в убийстве отца возникала не всегда: проклятие поражало не каждое поколение. Например, на отца и дядю Келемвара проклятие не подействовало, и они вольны были прожить свою жизнь так, как хотели. Но сыновьям Кендрела Лайонсбейна не повезло.

Келемвар принадлежал к седьмому поколению рода и всю жизнь пытался снять с себя родовое проклятие. Он страстно желал совершать подвиги во имя благородства, правды и доброты, но проходили годы, и воин потерял всякую надежду на избавление. Позади него вился кровавый путь – путь наемника, служащего за плату.