— Ненавижу иголки, — шепчет Уилл. — Думал, мне больше не придется их терпеть.

— Я пойду следующим, — говорит Том, — ты за мной, а потом Луис, идет?

Уилл кивает. У меня побаливает сердце. Когда медсестра заканчивает с Томом, у Уилла учащается дыхание. Том берет книгу, которую оставила Элеонора, и открывает там, где загнут уголок страницы.

— Хочешь, я тебе почитаю? — спрашивает он Уилла.

— Да ну! — отмахивается тот. — Тебе это все глупостями покажется. Книжка же детская.

— А я бы послушал, — вмешивается Луис.

— И я, — поддакивает Эшли,

На мгновение я проникаюсь к нему симпатией и вдруг слышу собственный голос:

— Почитай немного, Том.

Сколько бы я ни притворялся, что это не так, мы теперь семья. Мы — четвертая спальня. И стоим друг за друга горой.

— Ну лады. Поехали. — Том делает глубокий вдох и начинает читать: — «”Ну и огромный шкафище! — подумала Люси, раздвигая пушистые шубы и пробираясь все дальше и дальше. Тут под ногой у нее что-то хрустнуло. — Интересно, что это такое? — подумала она. — Еще один нафталиновый шарик?” Люси нагнулась и принялась шарить рукой. Но вместо гладкого-гладкого деревянного пола рука ее коснулась чего-то мягкого, рассыпающегося и очень-очень холодного. — Как странно, — сказала она и сделала еще два шага вперед»[5]. А кто такая Люси? — спрашивает Том, глядя на Уилла.

Медсестра уже приготовилась колоть и ждет, когда Уилл отвлечется и посмотрит на Тома.

— Девочка. Ее с сестрой и братьями послали в большой дом в деревне из-за войны. — Он вздрагивает, и я вижу, как Луис крепче сжимает его ладонь.

— Прямо как нас, — говорю я.

Уилл кивает. Нижняя губа дрожит, но медсестра справляется быстро — за считанные секунды вынимает иглу, подписывает колбу и ставит на подставку вместе с остальными.

— Люси из них самая младшая, — говорит Уилл, шмыгая носом.

Том отдает ему книгу, и Уилл смотрит на обложку, пока у Луиса берут кровь, но сам все еще дрожит. А я думаю о том, как легко мне в школе давались анализы каждые полгода. Совсем не так, как Уиллу. Пять месяцев свободы, и всего месяц на выращивание страха.

Медсестра собирает свои инструменты и идет к двери, но там оборачивается и тихо говорит:

— Интересная книга. Когда я была маленькой, мне читала ее прабабушка.

Она выходит, а мы все смотрим ей вслед с отвисшими челюстями. Медсестры с нами не разговаривают. Никогда.

— Кажется, ему лучше, — говорит Клара.

Джорджи доедает последнего слегка раздавленного червя из тех, что я нашел сегодня днем. Этой ночью через стену мы не полезли. Остров в коконе густого холодного тумана. Наверное, было бы весело побродить в этой пелене, но мы решили посидеть с птицей. Коробка стоит на одной ноге Клары и на одной моей. Сами мы укутаны в одеяла, которые притащили из спален, чтобы не замерзнуть.

— Боюсь, больше у нас нет, — говорит Клара и смотрит на меня, когда маленький клюв открывается, и птица тихонько щебечет. — Черви ему точно нравятся больше, чем хлеб.

Я глажу пальцем теплую птичью макушку. Перья мягкие и пушистые. Джорджи уже не дергается и не дрожит, как тогда, когда мы посадили его в коробку. Он по-прежнему сидит в моей толстовке, но уже ни капельки нас не боится. Темные глаза мечутся от меня к Кларе и обратно. Наконец Джорджи понимает, что еды больше нет, и закапывается поглубже в теплое «гнездо». Мы еще раз промыли ему крыло подогретой водой с мылом, потому что из раны сочилось что-то похожее на гной. Наверное, Джорджи становится ручным. По крайней мере с нами. Вид у него довольный, плюс он не отказывается от еды, так что скорее всего Клара права. Может быть, он действительно идет на поправку. От этой мысли на душе теплеет, а в толстой защитной стене, которую я тщательно выстраивал со дня приезда в дом, появляется еще одна трещина. Я снова становлюсь самим собой. А это плохо. С этим нужно бороться. Но здесь и сейчас, в ночной темноте рядом с Кларой, у меня нет на это сил.

— Жаль, что мы не можем попросить у медсестер какую-нибудь мазь для раны, — вздыхает Клара.

Мы обшарили весь в дом в поисках аптечки, но ничего не нашли. Только несколько синих пластырей в кухне.

— Сама знаешь, нельзя. — Я снова глажу пушистую макушку.

— У тебя когда-нибудь были домашние животные? — спрашивает Клара.

— Нет.

Под спины мы положили подушки, чтобы было удобнее сидеть, но я все равно ощущаю исходящий от стены холод. Подтягиваю одеяла повыше, и Клара льнет ко мне в поисках тепла.

— У мамы была аллергия на шерсть, — добавляю я. — А у тебя?

— Боже упаси! Животное? Беспорядки? Прямо в доме? — Ее голос звучит пискляво и истерично. Видимо, Клара подражает матери. — Нет, это совершенно невозможно. Следы от грязных лап, шерсть повсюду… — Вдруг она начинает смеяться. — Я бы еще могла понять, если бы мама сама прибиралась в доме.

Я слушаю, и мне очень хочется иметь хоть одну причину ненавидеть маму. Так было бы намного легче. Каждый день, проведенный в доме, я снова и снова думаю о том, что не успел ей сказать. И уже не успею.

— Зато теперь у нас есть питомец, — говорю я, и Джорджи, словно соглашаясь, чуть-чуть расправляет здоровое крыло.

— Я не хочу, чтобы он был питомцем. Хочу, чтобы он выздоровел и улетел. Надо лучше о нем заботиться. Мы сумеем его вылечить.

Слова Клары заставляют меня снова вспомнить о медсестре.

— Я все думаю, почему медсестра с нами заговорила.

До сегодняшнего дня все они были просто медсестрами. А теперь одна из них стала живым, настоящим человеком. После того как она ушла, Уилл читал, пока не выключили свет. Время от времени Луис с любопытством заглядывал ему через плечо. Наверное, гений успевал прочитать страницы за считанные секунды. Со стороны казалось, что проходит целая вечность, пока Уилл, переворачивая очередную страницу, снова не зашуршит бумагой. Книга вовсе не большая, но подозреваю, что столько Уилл вообще никогда не читал. И сейчас он читает не только потому, что книга понравилась Элеоноре, но и из-за слов медсестры. Книга превратилась в связующую ниточку с тем моментом, когда она с нами заговорила. Кто бы мог подумать, что несколько слов от взрослого человека могут так много изменить?

— Думаю, ей нас жалко, — тихо говорит Клара. Кажется, она впервые за все время серьезно относится к тому, что происходит. — Наверное, для них тоже все это странно. Интересно, как их отбирают?

— Мне всегда казалось, что все они тренированные психопатки. Ну типа без намека на чувства.

Клара хихикает:

— Может быть, Хозяйка и правда такая. Ну и еще те, что в лазарете. Как думаешь, они когда-нибудь собираются вместе? В смысле медсестры и учителя. Если и да, то вечеринки, наверное, смахивают на ролевые игры, — снова смеется она. — На тему «Ты оденешься, как я, а я — как ты». Дальше они меняются одеждой, и начинается оргия.

Мне вдруг становится жарко и неуютно. Клара девочка. А девочки не должны о таком говорить. То есть о том, что можно увидеть в интернете. От одной только мысли, как Клара сморит порнуху, меня передергивает.

— Ты мне ее покажешь?

— Кого?

— Медсестру, дурачок.

— А-а, ну да. Покажу. — И как я это сделаю? Днем мы с Кларой даже не здороваемся. — Если увижу. Ты же целыми днями торчишь с Джейком. — Ну кто меня за язык тянул? Хотя неудивительно. В мыслях все еще стоит картинка, как Клара смотрит порно, и у меня буквально плавятся мозги. Девочки не думают о сексе. По крайней мере не так, как мальчики.

— А ты постоянно спишь. Нет, правда, тебе надо меньше спать. Наверняка нам что-то подсыпают в еду и напитки, чтобы поддерживать спокойную обстановку, но это же не повод целый день дрыхнуть. Ты хуже любого торчка.

Понятия не имею, как она после бессонных ночей не спит днем. У нее ведь на сон остается часа три в сутки.

— В любом случае, — продолжает Клара, — так даже лучше.

— Почему?

— Не хочу, чтобы кто-нибудь что-нибудь заметил. Если мы будем много общаться на людях, то рано или поздно проболтаемся. А меньше всего на свете мне хочется, чтобы меня силой заставляли пить «витаминки».