Она смотрит в небо.

— Вот бы снова появились огни!

Однако над горизонтом виднеется только розовая дымка. Долго я на нее не смотрю. Она напоминает о следах на ногах Уилла. О самом Уилле, медсестре и Хозяйке.

— Я все думаю о «витаминах», — нарушаю я затянувшуюся тишину. — Может, в них есть что-то такое, от чего все ускоряется?

Клара смотрит мне в глаза. Она совсем не дрожит. Поражаюсь, как ей может быть не холодно. Впрочем, в Кларе меня поражает все. Она — моя загадка, королева русалок.

— Думаешь? — Ее голос звучит выше — из-за надежды. Она волнуется не меньше меня, но лучше это скрывает.

— Не знаю. Это просто мысли.

После нашей медсестры никакие действия Хозяйки меня уже не удивят. Мысль о том, что от таблеток дефективность ускоряется, ничем не хуже других. Может быть, даже лучше. Для нас. Мы-то таблетки не пьем. Может, у нас впереди годы, а не считанные месяцы.

— Когда в последний раз дефективные на самом деле менялись? — спрашивает Клара.

— Не знаю. Лет сто назад. Может, восемьдесят.

Я и правда не знаю. В любом случае это было давно. Анализы проводились уже тогда, когда моя бабушка была маленькой. А значит, трансформации случались еще раньше. В те времена дефективных было намного больше.

— Я вот даже не знаю, во что мы должны превратиться. У кого-то в школе был старый фильм ужасов на эту тему. С тех времен, когда такие фильмы еще не запретили. Но я его так и не посмотрела.

Я смотрю на чернильную воду.

— Во что бы мы ни превратились, ничего хорошего в этом нет. Самими собой мы уже точно не будем.

— Может быть, нам стоит подыскать для себя необитаемый островок. Не хочу кому-то причинить вред. И нужно пистолет купить. Если кто-то из нас начнет меняться, второй сможет с этим разобраться.

— То есть ты уже собираешься меня прикончить? — пытаюсь пошутить я.

Совсем не хочется думать об испорченных генах у нас в крови.

Клара тихонько смеется, и мне кажется, что в царящей вокруг ночи она — воплощение света и тени.

— Себя я тоже убью. Сразу же.

— Я бы тоже так поступил, — отзываюсь я, хотя не уверен, что говорю правду.

Я люблю Клару. Не могу представить, что ее нет рядом. Однако бесконечную пустоту представить тоже не могу. Возможно, я так сильно ненавижу Эшли отчасти еще и потому, что не могу разделить его фантазии о вечной жизни после смерти.

— Мы окажемся в земле, — говорит Клара, — а потом наши атомы вместе будут путешествовать по миру. Абсолютно свободные.

Мысль приятная, но этого мало, чтобы угомонить страх. Я хочу оставаться собой. Желательно навсегда. Поэтому знаю, что изо всех сил буду бороться за шанс выжить. Сомневаюсь, что смогу приставить пистолет к виску и нажать на спусковой крючок. И сама эта мысль меня бесит. Я люблю Клару всем сердцем и не хочу испытывать слабость. Не хочу, чтобы страх затмил мои чувства к ней.

— Я думала, со снегом все наладится, — усмехается она.

— Я тоже думал. День или два. Сначала и правда было классно. Отличный тогда выдался денек.

— Бедняжка Уилл, — вздыхает Клара.

Через некоторое время мы поднимаемся обратно на причал и разговариваем обо всем на свете. О том, что будем делать, есть и носить, когда сбежим. На что будем жить. Но сегодня разговоры кажутся пустыми и бессмысленными. Постоянно ощущается незримое присутствие Уилла. Словно на одном плече у меня он, а на другом — наша медсестра.

Вернувшись в дом, мы чуть-чуть обнимаемся и целуемся на кухне. Но каждое прикосновение пропитано печальным отчаянием и желанием доказать самим себе, что мы еще живы. И все же ощущать кожу Клары, которая, по сравнению с моей, кажется пламенно горячей, очень приятно. В конце концов Клара начинает плакать, а мне нечего сказать, чтобы ее успокоить. Все, что здесь творится, дерьмово. Все, кроме нас с ней. Завтра ночью я обязательно узнаю, когда вернется катер.

Спать и в мыслях не было, но вырубаюсь я мгновенного и дрыхну несколько часов до самого подъема, хотя звонка не слышу. Будит меня Том. На улице ярко светит солнце, все блестит, а снег со льдом потихоньку тают. Чудесный день. Одеваясь, я смотрю в окно, но в конце концов приходится отвернуться.

Луис помогает Уиллу одеться, и становится ясно: за ночь все стало хуже. Ноги Уилла дрожат. Сам он как будто похудел. Глаза впали и излучают дикий страх.

— Нужно помочь ему за завтраком, — глядя на меня, говорит Луис.

Хотелось бы, чтобы они хоть иногда на меня не смотрели. Я люблю Уилла, но сейчас находиться с ним рядом не хочу.

— Без проблем.

— Со мной все путем. — Уилл пытается натянуть ботинки, но пальцы не слушаются, поэтому Луис приседает и помогает ему обуться. — Ерунда это. Правда.

Он смотрит на Тома, на меня и наконец на Луиса, отчаянно желая найти подтверждение собственным словам. Из нас троих только Луис изображает натянутую улыбку:

— Я знаю, но пока ты не поправишься, тебя могут заметить медсестры. А мы не хотим, чтобы в тебя тыкали всякими инструментами, когда на улице еще остался снег. К тому же мы еще в шахматы не доиграли.

Не могу на них смотреть. Слишком больно.

За завтраком с трудом сдерживаюсь, чтобы не отодвинуться подальше. Знаю, другие спальни поступали так со своими. И дело вовсе не в грубости. Просто видеть все это вблизи слишком тяжело. С нами сидит уже не наш Уилл. Наш Уилл ест как не в себя и во всем видит только лучшее. Наш Уилл до сих пор думает, что родителям разрешат нам написать.

— Не хочу, чтобы у меня из глаз кровь забрызгала.

Вот и все, что говорит он за столом, пока мы все делаем вид, будто едим. Ссутулившись, он смотрит на свой тост. Слова звучат еле слышно, но пугают меня до глубины души.

Ужасный день длится невозможно долго. Напряжение постепенно нарастает. Возникает ощущение, что у меня в теле вот-вот порвутся все сухожилия. Жаль, что новых учителей до сих пор нет. Хоть несколько часов убил бы за уроками.

Мы выходим в сад. Солнце светит, но воздух все еще холодный. Луис с Элеонорой всеми силами стараются отвлечь Уилла. Думаю, они пока не верят, что пришел его черед. Или по собственной воле не хотят этого видеть. Почему-то от этого все только хуже. Теперь нужно волноваться сразу за троих.

— Ты как?

Ко мне подходит Джейк и садится рядом на качелях. Я думаю о пари, которое мы заключили с Луисом по поводу того, что следующим будет Джо, который сейчас вместе с Дэниелом весело гоняет мяч по талому снегу. Оба выглядят абсолютно здоровыми.

— Порядок, — киваю я. — Не вечно же удаче нам улыбаться.

Джейк больше ничего не говорит. Вот и хорошо. Пусть мы заключили перемирие, но сейчас все изменилось. Сейчас он не один из нас. Происходящее касается только четвертой спальни, поэтому мы сплачиваемся еще сильнее, отгораживаясь от остальных.

Днем Уилл уже кашляет кровью. Теперь все, даже Луис с Элеонорой, понимают: это конец. Остается только ждать. На хлюпающем снегу виднеется ярко-красное пятно, и мы с Кларой его быстренько затаптываем. Меня за руку крепко хватает Уилл и держится, как может держаться за руку взрослого совсем маленький ребенок.

— Я не хочу, чтобы меня забрали в лазарет совсем одного, — печально глядя в землю, говорит он и начинает плакать. — Домой хочу. Спросишь у них, можно ли мне поехать домой? Только не давай им забрать меня наверх. Пожалуйста!

Мы уводим его в дом, чтобы смыть кровь со рта, а потом поднимаемся в спальню и закрываем дверь, не впуская даже Луиса и Элеонору. Уилл умоляет нас не бросать его, и мы даем ему слово, что не бросим. В конце концов он засыпает, а мы с Кларой оберегаем его сон. Время идет. Дышит Уилл как-то странно, словно ему с трудом дается каждый вдох. Он тает прямо на глазах. Не так быстро, чтобы не успеть испугаться, но все-таки тает. Мы с Кларой беремся за руки, и ее теплые пальцы крепко сжимают мою ладонь.

— Нельзя ему в лазарет, — наконец говорит Клара. — Мы не должны этого допустить. Он еще совсем маленький. Ему страшно.