– Двадцать минут, Нолл, двадцать минут! Ты говоришь, два часа, а здесь – не больше двадцати минут, черт подери! – промолвил он, указывая на свои собственные часы.

Оливеру показалось, что друг раздражен, взволнован и даже сбит с толку из-за несоответствия во времени. Или, может, за возбуждением его кроется нечто большее?

На сей раз расхождение между показаниями стрелок было столь вопиющим, что отмахнуться от очевидного джентльмены никак не могли. За те долгие два часа, в течение которых Оливер ждал друга в пещере, для Марка прошло только двадцать минут. В качестве доказательства Оливер предъявил свечи и фонарь, показывая, насколько они прогорели в сравнении со свечой, закрепленной на Марковой шапочке. С этим доводом поспорить было сложно: в том, чьи часы верны, сомневаться не приходилось. Более того, сквайр вполне соглашался с другом, поскольку его собственные ощущения – тиканье его внутренних «часов», – подсказывали: отсутствовал он куда дольше двадцати минут, отсчитанных стрелками на циферблате.

Итак, истина была установлена, вот только объяснить ее оказалось куда как трудно. Друзья поежились от недоброго предчувствия. Сквайр обвел взглядом мрачную темницу пещеры, оплывающие свечи, винтовую шахту колодца и почувствовал, как нервная дрожь нарастает с каждой минутой. Ужас пробирал его до костей. Гробовое безмолвие пещеры лишь умножало страхи, равно как и опасение того, что в любой момент перешептывания зазвучат снова.

– Раз, судя по твоим часам, прошло столько времени, полагаю, дело уже к вечеру, – проговорил Марк, подделываясь под обычный свой тон. – Небось Смидерз и сытный ужин ждут нас не дождутся.

Оливер энергично закивал: ему тоже просто-таки не терпелось уйти; так друзья и поступили, но прежде сквайр предпринял напоследок еще одну необходимую меру.

– Надо закрепить крышку, – промолвил он, кивнув в сторону разбитого камня. – И покрепче, Нолл, покрепче.

Объединенными усилиями джентльмены взгромоздили-таки крышку на край колодца и, толкая ее и пихая, водворили на место. А затем пристроили рядом и отбитую часть, тем самым восстановив некое подобие единства. Поскольку веревки они второпях перерезали, пришлось пустить в ход линь со шлюпа: им-то и примотали камень, пропустив его несколько раз через кольца и, по указанию сквайра, крепко затянув на множество узлов. От внимания Оливера не укрылось, с какой настойчивостью его друг старается закрепить крышку понадежнее. Мистер Лэнгли гадал про себя, уж не убежден ли Марк до сих пор, будто что-то слышал. Однако в колодце ровным счетом ничего не обнаружилось…

После ужина приятели удалились в библиотеку и там в последний раз подвергли свои часы самому придирчивому осмотру, установив на них время по часам на каминной полке и пронаблюдав за ними в течение вечера. Стрелки двигались с одинаковой скоростью; ни малейшего отклонения во всех трех случаях заметить не удалось; так что вопрос вроде бы решился окончательно и бесповоротно. Последним, хотя, возможно, и излишним доказательством послужило следующее: по возвращении в Далройд друзья обнаружили, что с часами в доме совпадают показания стрелок на часах Оливера, а не Марка.

– Так что видишь, Нолл, чем глубже спускался я в колодец, тем медленнее шли мои часы, – промолвил сквайр, устраиваясь с сигарой в руке в одном из мягких кресел перед камином.

– Или тем быстрее шли мои и все прочие здесь, в Далройде, – отозвался Оливер, поворачиваясь спиной к огню.

– Чертовски маловероятно. Суди сам: я спускаюсь в колодец на двадцать минут, твои часы показывают час; я снова спускаюсь на двадцать минут, но на сей раз глубже, и твои часы регистрируют уже два часа. Надувательство? По всей видимости, нет, ведь наши органы чувств подтверждают то же самое. Я сам наблюдал, как еле-еле ползут стрелки, отсчитывая двадцать минут, и, вцепившись в перекладины, чувствовал, как это мешкотное движение отзывается в руках ноющей болью. Нет-нет, Нолл, от фактов никуда не денешься. Чем глубже спускаешься в эту подземную впадину, тем медленнее течет время.

Оливер, потупившись, уставился на свои туфли, возможно, надеясь прочесть там какую-нибудь иную разгадку тайны. Уж больно абсурдно звучали доводы сквайра!

– Так что доведем-ка мы наши наблюдения до логического конца, – продолжал между тем Марк. – Можно предположить, что, чем ниже погружаешься в бездну, тем медленнее движутся стрелки времени – все ленивее и ленивее, пока в некоторой точке – ежели забраться достаточно глубоко – движение их не становится почти незаметным…

В глазах Оливера отразилось потрясенное изумление, губы его беззвучно шевелились.

– Просто голова кругом, правда? – воскликнул сквайр, вовсю дымя сигарой.

– Чистой воды домыслы, как сам ты говаривал, и не раз. Господи милосердный, Марк, неужто это возможно – спуститься так глубоко под землю?

– Как так, Нолл?

– Так, чтобы… чтобы…

– Наверняка там, внизу, есть предел, после которого время вообще останавливается и стрелки часов застывают на месте. Умопомрачительная перспектива, а?

– Кошмарная перспектива; даже подумать страшно, – объявил Оливер. – При одной этой мысли у меня мурашки по спине бегают. Неужто такое возможно? – Мистер Лэнгли в свою очередь раскурил сигару, не отрывая задумчивого взгляда от носков туфель. – Как думаешь, а кому еще известно про колодец?

– Со всей очевидностью, о нем знали монахи аббатства. И готов поспорить на пятьдесят гиней, в Шильстон-Апкоте по крайней мере один человек знает про шахту и сегодня.

– Кто же?

– Помнишь, как повел себя старик Боттом, когда ты заговорил с ним про Косолапа и про пещеры?

– Хм-м… В самом деле, он как будто перепугался до смерти. Думаешь, это и есть один из его секретов?

– Придется нам доставить себе удовольствие еще раз побеседовать с мистером Боттомом, – улыбнулся Марк. – Ведь церковный сторож и резчик по камню как раз с камнем и имеет дело, Нолл, – с тесаными плитами, и известковым раствором, и с пробитыми в земле шахтами. Кто и поможет нам в создавшихся обстоятельствах, как не он?

Вскоре Оливер отправился спать, а сквайр еще какое-то время оставался в библиотеке, молча глядя в огонь и покуривая сигару, ибо ему было над чем подумать – ведь гостю своему он рассказал отнюдь не все. Марк счел за лучшее умолчать о тех последних минутах в колодце, уже на вершине лестницы, когда он потянулся было к свисающему концу линя. Ощущение движения и голосов повсюду вокруг, ощущение, будто тебя со всех сторон окружает нечто, чего и в помине нет, – это все можно было списать на игру воображения, ведь не он ли уже как-то раз принял за потусторонний шепот собственное свое дыхание? Сквайр Далройдский отлично знал, что докучным фантазиям отнюдь не чужд. Но вот чего он никак не мог вообразить – и чего со всей определенностью не мог объяснить с рациональной точки зрения, – так это ощущение, словно чья-то рука обвилась вокруг его ноги, пытаясь стянуть вниз, едва Марк схватился за веревку; твердая и вместе с тем манящая рука, что уцепилась за него на миг-другой – а потом взяла, да и разжалась.

Однако Марку этого мига с лихвой хватило, благодарствуйте.

Сквайр размышлял далеко за полночь, давно уже докурив последнюю сигару. Что все это значит, он не смел и думать; что из этого всего следует, он не смел и предположить.

Ярмарочный день в Шильстон-Апкоте!

С первым светом дня торговцы и их подручные уже стекались на Нижнюю улицу, и на окраину, и на общинный выгон. Повсюду вырастали торговые ряды – и столь же стремительно заполнялись. Постепенно деревня оживилась, взбодренная животворящими рассветными лучами горного солнца. Из лавок на дорогу выкатили тачки – и установили в надлежащих местах; мальчишка мясника, рыбники и торговки фруктами, пирожник, помощник бакалейщика, кондитер и владелец табачного магазинчика – все нашли себе место. Начали прибывать окрестные фермеры, деревню запрудили телеги всевозможных размеров, типов и разновидностей: повозки с овощами, запряженные пони, возки, битком набитые скотом или птицей или заставленные тяжелыми молочными бидонами. Землю усеивают обрывки капустных листов, кукурузные кочерыжки, гороховые стручки, стебли сельдерея и прочие зримые свидетельства ярмарки в горном селении.