Черри поднимает глаза на встающую луну, на звезды, что уже переливаются в небе, задерживает взгляд на одной из них – на мерцающем алом кристалле; капитан Хой некогда рассказывал девушке, что это воинственный лик Марса. Возможно, такой вот драгоценный камень, или комета, озарившая небесный свод, или падучая звезда обрушилась встарь на землю и вызвала великое Разъединение; во всяком случае, так говорят. При этой мысли Черри неуютно ежится, но тотчас прогоняет ее прочь.
Вот-вот должна прибыть последняя на дню карета. Она слегка запаздывает, и Черри решает задержаться во дворе и сама поприветствовать пассажиров. Девушка перебрасывается парой-тройкой слов с конюхом и его помощником, заглядывает к лошадям в конюшню и наконец усаживается на старинную каменную скамейку под елкой, что растет у самых ворот при въезде во двор.
Вечер и впрямь выдался ясный – достойное завершение погожего дня. Под елкой на удивление тихо, воздух свеж и недвижен. Черри окидывает взглядом дорогу – вплоть до темнеющего подлеска и мрачноватых рядов деревьев на склоне холма. Внезапно девушка хмурится: ей кажется, что за ней наблюдают, что в густой кроне близстоящей сосны кто-то затаился.
– Кто здесь? – громко вопрошает она. – Кто это? Ответа нет. Девушка проходит по дороге чуть дальше.
Луна светит ярко, и все-таки разглядеть что-то в кроне дерева не так-то просто. Вне всякого сомнения, на нижних ветвях устроилось какое-то смутно различимое существо, однако человек ли это или животное – непонятно.
Девушка подходит ближе, к самой обочине, и поднимает взгляд. Среди ветвей маячит лицо – хмурое, сердитое, в обрамлении замызганных темных волос, а из-под вислых бледных бровей посверкивают жуткие глаза – точно два зеленых луча во тьме, точно две звезды в лиственном своде.
Должно быть, существо это все-таки принадлежит к роду человеческому, потому что сей же миг заговаривает с девушкой.
– Подруга, ты меня знаешь? – сладко поет голосок; с лицом у этого голоса столько же общего, сколько у щавеля и маргаритки.
– Как я могу судить, если я тебя не вижу? – храбро отвечает Черри. – А ну слезай с насеста и покажись как есть.
Требование ее хладнокровно проигнорировано.
– Ты смеешь утверждать, будто хорошо меня знаешь, – возражает голос.
– Когда это я утверждала нечто подобное? Когда это я говорила, будто тебя знаю?
Теперь Черри почти уверена: все это – чья-то озорная проделка; возможно, кто-то из гостиничных слуг, тех, что понахальнее, вздумал подшутить над ней.
– Ты говоришь, будто меня знаешь, – отвечает нежный голос, – да только на самом деле ничего тебе не ведомо, подруга.
Черри подходит совсем близко, к подножию сосны.
– А ты хорошенькая, – отмечает проказник на дереве. Черри готова согласиться, что, возможно, толика правды в этих словах есть.
– Да и счастливица вдобавок, – добавляет голос. – Может статься, кабы мне тогда повезло, сейчас все по-другому сложилось бы. Но все они повернулись ко мне спиной – все как один! Так что никому пощады не будет!
– Кто тебя отверг? Кто ты?
– Спроси лучше, кем я была.
– Хорошо же. Так кем ты была?
– Ах! Уж тебе-то объяснять нужды нет! Тебе и спрашивать незачем: ты же твердишь, будто хорошо меня знаешь!
Черри воинственно подбоченивается, намереваясь положить конец неумному озорству. Но не успевает она осуществить задуманное, как шутник вновь ныряет в колючий шатер сосновых иголок; слышится совиный крик, хлопанье крыльев, шум ветра – и какая-то птица, сорвавшись с места, улетает в ночь, в направлении Мрачного леса.
Вздрогнув, Черри выбегает на дорогу, но и оттуда ничего разглядеть не может.
Шутка это или нет, Черри слегка встревожена увиденным, так что уверенности в ней, пожалуй, поубавилось. Досадный эпизод лишает ее покоя, а юная Черри – не из тех, кто беспокоится попусту. Девушка берет себя в руки, шепотом отчитывает себя за малодушие, пусть и преходящее; и тут издалека доносится громыхание кареты.
Черри бегом возвращается во двор и громко велит конюху и мистеру Снорему готовиться к приему припозднившихся гостей.
Глава 10
ВЕРДИКТ ДОКТОРА
Открывая дверь, доктор Уильям Холл ожидал обнаружить на пороге каменного коттеджика, что стоял в переулке, ответвляющемся от Нижней улицы, какого-нибудь безымянного слугу, явившегося призвать целителя к своему хозяину или к члену хозяйского семейства. А вот мрачного и неуживчивого сквайра Далройдского вместе с его добродушным городским приятелем он обнаружить никоим образом не рассчитывал. Возможно, доктор и удивился, однако ничем этого не показал. В его гладком, невыразительном лице ровным счетом ничего не отразилось; он лишь самую малость приподнял бровь, да в бледно-голубых глазах что-то промелькнуло и тут же исчезло. В следующее мгновение он уже приглашал джентльменов заходить, изображая улыбку столь же жидкую и тусклую, как невесомые редкие пряди седых волос на его голове.
Гости загодя приметили во дворе докторскую двуколку и надеялись застать хозяина дома. Уповали они и на то, что объезжать больных мистер Холл отправится не прямо сейчас – в противном случае сквайру с Оливером пришлось бы зайти позже, в более удобное время; доктор, в свою очередь, заверил визитеров, что в его распоряжении по меньшей мере час. И пригласил садиться, указав на кресла у камина в гостиной – светлой, уютной комнате с чудесным видом на общинный выгон, ярмарочный крест и близстоящие коттеджики.
Сам доктор жил в доме весьма скромном: холл, гостиная, маленькая столовая и аптека на первом этаже; спальня доктора, его кабинет и туалетная комната на втором этаже, под красновато-коричневой черепичной крышей; а позади – кухонная пристройка и там же – удобные комнаты домоправительницы и ее сына, рядом с прачечной и конюшней. В настоящий момент и домоправительница, и сын – последний исполнял при докторе обязанности конюха и садовника – отправились в лавку за продуктами, так что доктору пришлось самому открывать дверь; впрочем, ему это было не в новинку – в этом доме формальности соблюдались не очень строго, ибо мистер Холл не входил в число джентльменов, склонных к хвастовству и показному шику. Он легко мог бы позволить себе жить на широкую ногу: обзавестись более роскошным особняком в верхней части Шильстон-Апкота и экипажем более пижонским, нежели неказистая двуколка, однако предпочитал не забивать голову подобными пустяками. Доктору очень нравилось его скромное жилище рядом с общинным выгоном в маленьком извилистом переулке в самом центре деревни. Пациентам, ежели они, подобно сквайру с Оливером, видели во дворе двуколку, не составляло труда заглянуть к доктору в любой момент с той или иной жалобой, что немало упрощало им жизнь. Мистер Холл принадлежал к той радикальной породе медиков (в городах она стремительно вымирает), что смотрят на свою профессию как на священную миссию. Если доктор и не заслуживал эпитета «душа нараспашку», это вовсе не значило, что души у него вовсе нет, – ничего подобного! На протяжении многих лет он числился одним из самых уважаемых жителей Шильстон-Апкота. А ежели кому-то он и напоминал сфинкса – многое видел, многое слышал, да помалкивал, – в бесчувствии его никто бы не упрекнул.
Примерно такие мысли роились в голове Марка Тренча, когда сквайр с Оливером заняли места у камина, где в решетке на ножках слабо теплилось пламя. Сквайр загодя обдумал со всех сторон ту роль, что доктор сыграл в давнем загадочном поединке чести в Клюквенных угодьях – поединке, в котором был тяжело ранен девятый сквайр Далройдский, – и теперь смотрел на доктора совершенно новым взглядом.
Разумеется, предполагалось, будто все то, что Марк узнал от Смидерза и от голоса из колодца, – чистая правда. Мысль о том, что Смидерз – человек ненадежный, казалась просто абсурдной, как если бы одним прекрасным утром солнце поднялось над землей в очках и в остроконечной шляпе, так что это допущение сквайр с негодованием отверг. Однако же голос со дна колодца – совсем другое дело, о чем Оливер не уставал напоминать другу.