– А что мистер Кэмплемэн обнаружил в колодце? – взволнованно полюбопытствовал Оливер.

– Ничего такого, что возможно было бы толком объяснить, сэры, мне, во всяком случае, это не под силу. Как-то раз молодой наследник Скайлингдена проворно выбрался из шахты по веревке, а веревку он крепко-накрепко привязывал вот к этим железным кольцам. Он, как я помню, глядел на часы и даже меня спросил, сколько времени. Еще несколько раз он проделал то же самое: спускался в колодец, вновь поднимался на поверхность и внимательно изучал часы – этакий живчик, что твой барсук! – вот только мне, сэры, он так и не открыл, что за эксперимент ставит; ничего про то сказать не могу. Несколько раз мне приходилось помогать ему спуститься; бесконечно долгие часы проводил он в этих мрачных глубинах, прежде чем возвращался – еще бодрее прежнего. А однажды сказал мне, сэры: дескать, в колодце всякая тарабарщина слышится – «облако голосов», вот как он выразился, – голоса так и роятся вокруг его головы, так и втолковывают ему что-то разом. Вот тогда-то он и убедился, сэры, что в колодце – живые люди.

По спине Оливера пробежала холодная дрожь, лишая его самообладания, так что от следующего вопроса мистер Лэнгли предпочел воздержаться; впрочем, сквайр задал его сам:

– А что, сторож, люди там и впрямь были? Ну, в колодце?

– Сам я не знаю, сэр, были там люди или нет; я ж ни разу не перебирался через борт и вовеки на то не отважусь, даже будь у меня тысяча жизней, даже ради спасения мира, уж будьте твердо уверены! – жарко объявил мистер Боттом. – Недобрая тварь там затаилась, ей ничего не стоит подчинить себе достойного, благородного молодого джентльмена вроде Чарли Кэмплемэна да подбить его на всякую чертовщину.

– И вы полагаете, что мистер Кэмплемэн утратил рассудок оттого, что несколько раз спускался в колодец? – уточнил Оливер.

Церковный сторож закивал.

– И не один бедняга Чарли, сэр, но и она тоже – та, что потом спускалась с ним вместе.

– Она? Вы ведь не про мисс Марчант?

– Про нее, про самоубийцу, сэр. Это случилось полгода спустя после истории с ребенком – месяцев шесть или семь прошло, как я помню, с тех пор, как она вернулась в деревню. В жуткую минуту я это обнаружил: одним холодным ветреным вечером подглядел, как они спускаются по длинной лестнице, уводящей из крипты. Что оставалось делать честному христианину, как не идти за ними следом, сэры? – вот я и пошел. И нашел их вот здесь, в этом самом зале, и принялся умолять Чарли Кэмплемэна, чтобы отослал девчонку, уберег ее от дьяволов, затаившихся в колодце. Но он и слушать меня не пожелал, ведь он уже подпал под власть наваждения, а сама она была вроде бы не прочь составить ему компанию. Вот так, сэры, со временем и ее дьяволы подчинили себе, околдовали, с ума свели, сэры, точно так же, как и высокоученого молодого наследника.

– Должно быть, это и впрямь сыграло свою роль в трагедии мисс Марчант, – промолвил Оливер. – Мне часто доводилось читать в городских газетах правдивые сообщения о людях с неустойчивой психикой, что в один прекрасный день кончали с собой.

– Однажды ночью она взяла на берегу ялик – коротышка Кодди Бинкс готов засвидетельствовать, – в лунном свете вывела его на воду, и больше ее на этом свете не видели! Во всяком случае, так утверждают.

– Что вы имеете в виду, мистер Боттом? Последовала неуютная пауза.

– Ничегошеньки-то я об этом не знаю, сэр, – раздраженно бросил церковный сторож, словно досадуя на собственные мысли, – и знать не желаю, да и вам не советую, ни за что и никогда!

При этих словах мистер Боттом заметно разнервничался и забеспокоился; ему явно не терпелось уйти, и, по чести говоря, Оливер был с ним вполне солидарен: в научном рвении он, по всей видимости, далеко уступал молодому мистеру Кэмплемэну, Сквайр возражать не стал, лишь попросил Оливера возвращаться вместе с мистером Боттомом к лошадям, а он, дескать, их вскорости догонит. Веревки, закрепляющие крышку на месте, на его взгляд, слегка ослабли; он затянет узлы покрепче, а спутники его пусть тем временем поднимаются к вершине. Оливер тут же предложил свою помощь; церковный сторож воздержался. Но поскольку ему очень не хотелось отпускать мистера Боттома на крутую тропу одного, мистеру Лэнгли пришлось передумать; так что эти двое вышли из пещеры вместе, и Марк остался один.

Едва безмолвие пещеры сомкнулось над ним, владелец Далройда шагнул к колодцу и при помощи свечи придирчиво изучил крепления. Линь был туго натянут, узлы крепко завязаны: колодец – ровно в том состоянии, в каком они с Оливером его оставили. И это называется «веревки ослабли»!.. Укрепив свечу рядом, Марк принялся отвязывать пару-другую канатов от железных колец. Работал быстро и споро. Сквайр знал: без посторонней помощи он крышку не снимет, но вот отколовшийся фрагмент – дело другое. Распутав крепления, он высвободил и убрал осколок, открыв провал в черную как смоль пропасть.

Держа свечу на весу, сквайр заглянул в шахту. Он еще не позабыл то жуткое ощущение, когда чья-то рука обхватила его за лодыжку, изготовившись сдернуть вниз. Об этом происшествии Марк не сказал другу ни слова; да, по чести говоря, просто не знал, что тут можно сказать. Придется ему разгадывать загадку самостоятельно.

В импровизированном «окошке» царила тишина: взгляд не различал ни неясного вихревого движения, ни дьяволов, только чернильно-черную бездну. Сквайр выждал несколько минут: никаких перемен! Время шло, а все оставалось по-прежнему. Сквайр помешкал еще немного, пока не понял, что долее мешкать не в силах. Он уже собирался укрепить осколок крышки на прежнем месте и уйти, как вдруг слуха его коснулся легкий шорох – чуть слышный, с трудом уловимый звук откуда-то снизу. Марк тотчас же приник ухом к отверстию и насторожился, точно так же, как в первый раз, в обществе Оливера. Медленно и неспешно чуть слышный, с трудом уловимый звук нарастал и креп, набирал силу и мощь, делался все громче, все отчетливее, становился все более внятным… Вот так, постепенно, он оформился в негромкий голос, и голос этот обратился к Марку из бездны.

Пульс достойного джентльмена участился, высокий лоб избороздили морщины: сквайр напряженно прислушивался к тому, что вещал колодец. Застыв на месте, онемев от ужаса, он с нарастающим изумлением внимал каждому слову и несколько раз вглядывался в черный провал: до глубины души пораженный, Марк пытался по возможности разглядеть хоть что-нибудь, любое подтверждение тому, что внушал голос. Сквайр так ничего и не увидел – зато услышал многое. Речи из бездны оглушили его подобно удару грома – так что дыхание перехватило.

Лишь величайшим усилием воли сквайр стряхнул с себя наваждение. Трясущимися руками он поставил на место осколок крышки и затянул веревки; в свете свечи на лбу поблескивала испарина, лицо – тусклое, невыразительное, тяжеловесное – недоверчиво исказилось, а в глазах отражалось потрясенное изумление, столь Марку не свойственное.

Вафля – презабавная штука. Непритязательная смесь из муки, яиц и молока прессуется и запекается между двумя ребристыми пластинами, и то, что получается в результате, состоит по большей части из воздуха. Вот ешь ты вафлю, наслаждаешься ароматом – каковой весьма улучшается благодаря сладкому темному сиропу из кувшинчика и свежему маслу из масленки, – и при этом, строго-то говоря, вафля – это же, по сути дела, воздух. Слишком она легкая и невесомая сама по себе, почти и не подкрепляет, ведь и впрямь состоит почитай что из одного только воздуха, вот и приходится к ней присовокуплять и сироп, и масло, и много чего другого – грецкие орехи, и пекан, и миндаль, и ягоды листвянника; или тонкий ломтик ветчины, или мисочку овсянки с изюмом. Ну, то есть, если ты не задался целью истребить целую гору сухих, ничем не приправленных вафель и поглотить заодно с ними едва ли не всю атмосферу. В этом смысле кушать вафли – все равно что сидеть на воскресной службе в церкви Святой Люсии Озерной и поглощать проповедь, сготовленную молодым очкастым викарием Шильстон-Апкота.