Я отклонил предложение этой леди, вежливо уверив ее, что они с приятельницей ошибаются, но в ответ на меня пролился поток суровых упреков, и мне пришлось при ретираде прикрыть уши руками, дабы уберечь свой слух от бранных слов, какими они меня поносили.

«Странно, — думал я про себя (ибо никогда прежде не слышал подобных слов от леди), — просто поразительно, до чего же чудовищные проклятия извергаются из уст прекрасных и нежных созданий!»

Жилище леди Боклер, когда я наконец его достиг, не оправдало моих ожиданий, основанных на карточке с надписью золотыми буквами. Не получи я эту карточку из собственных рук леди Боклер, я бы не поверил, что она может здесь обитать, поскольку здание, у которого я остановился, выглядело еще непритязательней, чем дом на Сент-Олбанз-стрит, и немногим лучше неприглядной развалюхи трех дам в алых юбках. Без сомнения, это было не место для леди, тем более претендующей на родство с лордом У***. Из крохотных окошек свисали кипы мокрого белья, причем часть его была развешена на веревках, пересекавших узкую улицу и нагруженных также простынями и скатертями соседей напротив. Большая часть труб была повалена ураганом или иной природной силой, и черный дым вытекал из них наклонно, большими неровными клубами.

У дверей устроились на отдых две дурно пахнувшие личности, и мне, чтобы добраться до цели, пришлось через них переступить. К счастью, дверь открылась незамедлительно, и меня провела внутрь женщина, которую я вначале принял за горничную, но потом узнал, что это хозяйка дома. Наружность этой дамы (лет, наверное, пятидесяти) не радовала глаз, а передник и чепец вполне могли быть позаимствованы у простертых на ее крыльце фигур. Однако мое пестрое оперение она оглядела с любезной улыбкой и поздоровалась куда приветливей, чем большинство обитателей этого огромного города.

Несмотря на свою немалую толщину и одышку, эта добродушная леди проворно поднялась со мной по темной лестнице на третий этаж и провела меня в почти такую же темную комнату. А там, на высоком стуле для чтения, восседала все такая же великолепная леди Боклер — царившее внизу, на улице, убожество на ней почему-то никак не сказалось.

— Мистер Котли, — произнесла она весело, — очень рада вас видеть.

— Если вы хотите понять мою историю, — понять, что со мной произошло, — вам нужно прежде всего постичь мои чувства к леди Боклер. В то время, о котором я рассказываю, на ней сосредоточились все мои надежды; ее — и, возможно, сэра Эндимиона Старкера — можно было сравнить с одинокой звездой на темном пустом небосводе. Я и надеялся на этот beau ideal, но одновременно, странным образом, и боялся сам не зная чего.

Когда я ее увидел, мой капризный внутренний флюгер тут же крутанулся от страха к надежде. В два прошедших дня я с большим удовольствием воображал, как буду писать портрет, нежели ожидал обещанной истории о несчастном существе в саду. Никогда прежде мне не приходилось изображать столь красивый оригинал — даже прошлым летом, в тот погожий день, когда Дженни Бартон, хорошенькая дочка свечного торговца, после долгих уговоров согласилась просидеть два часа в неудобной позе, пока я упоенно марал холст, пытаясь воспроизвести каштановые оттенки ее волос и игру света на лбу. А после приезда в Лондон моим единственным натурщиком, если не считать позировавших против своей воли клиентов мистера Шарпа, был «мистер Натчбулл» — деревянная фигурка восьми дюймов в длину, с гибкими сочленениями, которые позволяли имитировать человеческие позы; ее скелетообразные формы воскрешали в моей памяти мистера Натчбулла, часовщика, моего старого соседа в Аппер-Баклинге. В последнее же время моделями мне служили наиболее покладистые из младших Шарпов; за позированием они ерзали, чихали, жаловались на голод, усталость, боли в затылке или спине, зевали, дрались с братьями и сестрами, испытывали разлитие желчи, неодолимые позывы в мочевом пузыре и прочие нескончаемые недомогания, отчего ни один портрет я не смог довести до конца.

Разумеется, за все эти работы я не получил ни пенни. С другой стороны, я надеялся на щедрое вознаграждение от леди Боклер — по крайней мере до тех пор, пока не узнал, в каких «хоромах» она обитает.

Однако, как ни странно, жилище леди Боклер, состоявшее из трех довольно просторных комнат, каждая с отдельным очагом, размером и обстановкой, не оправдало худших ожиданий. Возможно, лорд У***, в отличие от моего состоятельного родича, относился к своей родне более благосклонно.

Хозяйка приняла у меня шляпу, а леди Боклер любезно указала на кресло.

— Признаюсь, мистер Котли, — произнесла она, провожая взглядом хозяйку, — меня ваш приход почти что удивил. Я не очень надеялась, что вы сдержите обещание.

Вспомнив о недавнем неудачном визите, я заявил, что, в отличие от многих других, всегда верен своему слову.

— Надеюсь, так будет и в дальнейшем, — ответила она, спрыскивая водой букет нарциссов, украшавший комнату. — Но я боялась, мистер Котли, что вы сочтете мое приглашение слишком большой вольностью.

Я уверил, что не усматриваю в нем ни следа вольности, поскольку мы собирались всего лишь пообедать, а затем я буду писать ее портрет.

— А кроме того, — добавила она, — я должна рассказать вам историю Тристано.

— Разумеется, — согласился я. По правде говоря, я успел забыть об этом пункте нашего соглашения.

— Отлично, — воскликнула она, — поскольку вы должны понять: я никого к себе в дом не приглашаю. Нарваться на темную личность ничего не стоит, особенно на раутах и званых вечерах. Но вы с самого начала показались мне добродетельным юношей.

Я подтвердил, что первое впечатление ее не обмануло, и выразил надежду и впредь его оправдывать.

— Даму на каждом шагу подстерегают трудности и опасности, — печально вздохнула она.

— Вы правы.

— Когда речь идет о добродетели, нужно быть очень осмотрительной, — продолжала леди Боклер. — Если выпустишь этот товар из рук, вернуть его не удастся за все богатство обеих Индий.

Признав мудрость этого замечания, я кивнул. Однако я не мог не отметить про себя, что едва ли она руководствовалась этой благоразумной мыслью, когда затеяла, по-видимому, пустить с молотка добродетель бедной Эйми.

— Ну что, — проговорила она весело, покончив с Цветами, — не пора ли нам за стол?

Прибывший обед окончательно убедил меня в том, что леди Боклер не прозябает в нужде; она, а вернее, квартирная хозяйка с помощью маленькой девчушки (не намного старше мисс Хетти) выставила на стол изобилие закусок: вестфальский окорок, посыпанный перцем, куропатки в луковом соусе, маринованные устрицы, горошек, пирог с ревенем, каламондины, винные ягоды и дыни из Лиссабона. Лучшего обеда едва ли можно было ожидать даже от Топпи.

Перед едой я произнес молитву, а затем воцарившуюся тишину нарушал чаще всего только звон серебряных приборов о тонкие фарфоровые тарелки. Это молчание казалось мне свидетельством моего провала. Я нервничал, боясь опозориться, как накануне, когда я уронил пирожок с рыбой. В ответ на вопросы о назначенной на сегодня встрече с сэром Эндимионом я в общих чертах рассказал о крайне загадочном случае на Сент-Олбанз-стрит. Однако я не упомянул ни странную леди, ни запущенность жилища, дабы это не прозвучало выпадом; чем совершить такой faux pas[13], лучше уж было, к примеру, уронить себе на колени устрицу, что я, увы, и сделал во время рассказа. Леди Боклер прикинулась, будто не замечает моей неловкости, и потянулась через вазу с винными ягодами и каламондинами, чтобы наполнить мой кубок вином. И уж конечно, она не стала, подобно прежним моим знакомым, прыскать в платок, отчего мое сердце преисполнилось, благодарности и добрых чувств. Вместо этого она спросила, видел ли я что-нибудь из работ сэра Эндимиона.

— Вам бы встретилось немало знаменитостей, — заметила леди Боклер, когда я признался, что не имел такого удовольствия. — Да… доктор Джонсон, пастор Стерн, Абель и Бах, даже бедняга Гендель за год до смерти — старый и слепой. И вундеркинд — мастер Моцарт. Кто еще? Хорас Уолпол, доктор Берни, мистер Гаррик — великий актер. Много других: французские графы, прусские княгини, Габсбурги, Мальборо, и прочие, и прочие — всех не сосчитаешь. Да уж, — завершила она, подкрепив себя глотком вина, словно это перечисление ее утомило, — он в самом деле выдающийся человек — ваш приятель сэр Эндимион.