И то верно — домовым на роду написано прибиться к человеку и жить с ним в сотрудничестве. Человек о пропитании домовому позаботится, домовой — о порядке, так оно веками складывалось. Как ни крути, а без человека плохо.
Уходить решили ночью — никто не знал, орудуют ли вихри по ночам, но в темноте — оно как-то безопаснее.
Ермолай Гаврилович с Таисьей Федотовной увязали пожитки, взвалили на себя узлы, малыш ухватился за мамкину шерстку — и пошли себе ночной дорожкой. Где город — не знали, но полагали, что далеко. Утром спрятались в придорожном кусте и проспали до заката. А на следующую ночь вихрь их и нагнал.
— По следу, что ли, шел? — спросил Тимофей Игнатьевич.
— Да кто ж его, поганого, разберет! — и домовиха, сбиваясь, утирая слезы, рассказала, как, бросив узлы, семейство бежало от хищного вихря да как пропал Ермолай Гаврилович.
— Стало быть, вихорь теперь дорогу в город знает?! — воскликнул Лукьян Пафнутьевич. — Ну, баба, исполать тебе! Навела на нас нечисть!
— Цыц! — крикнул до того молчавший Евсей Карпович. — Баба не виновата.
— Так ведь теперь и у нас вихри появятся!
— Больно ты им нужен, — отрубил Евсей Карпович. — Это деревенский домовой на двор бегает, а ты дома сидишь, носу не кажешь.
— А коли он такой хитрый, что и в дом заберется? — загалдели прочие домовые. — В окно! Или в вентиляцию!
Матрена Даниловна, домовая бабушка с немалым опытом, знала, что может и до драки дойти. Не раз ей доводилось врачевать царапины своему Лукьяну Пафнутьевичу. Но сейчас она больше беспокоилась насчет упрямого Евсея Карповича, к которому в последнее время повернулась всей душой. Хотя у домових и не принято налево бегать, но ведь сердцу на прикажешь. А оно, сердечко, как раз и настукивало шепотком, что гордый и своенравный домовой всех лучше и милее…
С одной стороны — чтобы не травить душу, а с другой — чтобы не засиживаться на сходке, она приобняла Таисью Федотовну и тихонько повела ее прочь с чердака.
— Идем, светик, посидишь с нами, с бабами, чего-нибудь надумаем, — говорила Матрена Даниловна. — Маленький твой у кумы Степаниды Прокопьевны, покормленный, спать уложенный. Пока они тут кулачишками машут, мы, бабы, сообразим, куда тебя с маленьким поселить, к какому делу приставить.
Домовые если не спят — то делом занимаются, а в особенности — домовихи. Потому Таисья Федотовна посмотрела на Матрену Даниловну с признательностью. Жизнь, покатившаяся было под откос, могла заново наладиться, если вовремя заняться делом.
— К делу — это бы неплохо, — прошептала Таисья Федотовна. — Да только боязно. Ведь эта нечисть за нами и сюда притащится.
— А притащится — укорот дадим, — жестко сказала Матрена Даниловна. — Эко дело — ветер гуляет! На что же у нас тогда наши мужики, коли не управятся с ветром? Грош цена таким мужикам…
И тут ее осенило.
— Да коли мой Лукьян Пафнутьевич против этой нечисти себя трусом окажет — брошу! Вот те правда святая — брошу! К другому жить пойду!
И, развивая эту тему, она повела Таисью Федотовну межэтажными перекрытиями к куме Степаниде Прокопьевне.
Кума с нетерпением ждала новостей. Жизнь у домовых простая, трудовая, и если что случится — они от новости все наслаждение, какое можно, получат. А тут тебе сразу куча всего: и похороны, и страшная нечисть, слоняющаяся по дорогам в виде пыльного столба, и деревенская домовиха, которой нужно место в жизни искать, и суровое намерение Матрены Даниловны уходить от трусливого мужа совсем и навеки!
Похороны у домовых хоть редко, да происходят, и нечисть время от времени объявляется, и вдовую домовиху всем миром случается пристраивать, но чтобы жена от мужа ушла — такого еще не бывало. Спокон веку. Потому Степанида Прокопьевна именно этим больше всего и заинтересовалась. Разумеется, первым делом попыталась узнать — к кому кума Матрена Даниловна собралась.
— Да мало ли бобылей? Мне всякий рад будет! Взять того же Тимофея Игнатьича — чем не жених? — спросила нарушительница вековечных устоев. — И крепок, и деловит!
— Так ведь свах гоняет!
— Потому и гоняет, что путной девки все никак ему не подберут. А я ему как раз под пару! И ростом вровень, и работящая, и беспорядка не терплю.
— Это — да, это — да, — согласилась кума. — А коли откажет?
— Коли откажет? А вон у нас еще Евсей Карпович есть…
— Ну, этот и подавно тебя на порог не пустит! — развеселилась Степанида Прокопьевна. — Гордости у него — мерять не перемерять!
И чуть было не проболталась тут Матрена Даниловна, да роток себе ладошкой прихлопнула. Пускал, пускал ее на порог своенравный домовой Евсей Карпович, да только встречались они тайно, чтобы шума и склоки не вышло.
— Да и в соседних домах вон домовые обитают. Со свахой сговорюсь — найдет мне молодца! — ловко увела разговор в сторону от тайного своего избранника Матрена Даниловна. — А теперь, кума, давай о гостьюшке нашей позаботимся. Что есть в печи — все на стол мечи!
В хозяйской микроволновой печке ничего лишнего не водилось — что состряпают, тут же и съедят, и очень домовая бабушка Степанида Прокопьевна этим была недовольна. Ведь в доме что главное? Печь. Большая толстая печь. Она всех прокормит — и хозяев, и домовых. Домовые тоже ведь горяченького хотят, особенно зимой. А тут — стоит на полке короб с окошком, в него и порядочного пирога не запихаешь…
Но всякая домовая бабушка имеет свои припасы и ловкие ходы к хозяйским закромам. Иная наловчится даже холодильник открывать. А есть такие замечательные стряпухи, что из сухого собачьего или кошачьего корма лакомства мастерят — пальчики оближешь. Словом, приспособились. Вот и Степанида Прокопьевна тоже — зная, что молодая хозяйка может и совсем хорошую еду в мусорное ведро покидать, каждое утро спозаранку крышку сдвигает и смотрит. Тем более, что мусор теперь не прежний — не помои и не очистки, а блестящие упаковочки. Иногда прямо жалость берет — плюшка с вареньем ненадкусанная и зачерстветь не успела, а ее — в ведро! Такую плюшку, понятное дело, Степанида Прокопьевна добывает и семейству праздник устраивает.
Деревенскую домовиху она постаралась угостить достойно — с гордостью за свою припасливость и с поучением: коли в городе останешься, смотри, чтобы и у тебя было не хуже. Выставила на перевернутую банку из-под новогодних карамелек, покрытую цветастой бумажной салфеточкой, и печенье, и чипсы, и сухой колбасы три кружка, а потом еще горячего спроворила. То есть, не совсем горячего, но все-таки! Научившись включать электрочайник, Степанида Прокопьевна заливала кипятком овсяные хлопья, добавляла маслица, а то и варенья, получалось — всему дому на зависть.
Пока ели да нахваливали, пришел кум Ферапонт Киприанович с подбитым глазом.
— Ну и каша из-за вас, деревенских, заварилась, — сказал он неодобрительно.
И, когда супруга налепила ему на глаз примочку, рассказал: решено послать кого-нибудь из молодых посмотреть, что это за вихри такие.
— А ну как приподнимет да шлепнет? — испугалась Матрена Даниловна.
Самые что ни есть молодые как раз в ее хозяйстве и жили: подручные Якушка с Акимкой.
— Ну, стало быть, шлепнет… — Ферапонт Киприанович был несказанно хмур, и бабы решили к нему более не приставать. Тем более — нужно было обустраивать гостью с маленьким.
Решили поселить ее в богатой, но не имеющей своего домового квартире Курдюмовых. Если по уму — то Курдюмовым следовало самим искать себе домового, зазывать старым дедовским способом — печь ему пирог и класть тот пирог на ночь у печки в гнездо из еловых веток. С другой стороны, так зазывают толкового домового дедушку, а не малоопытную бабу-домовиху. В общем, решили обойтись без церемоний.
Тем более, что Степанида Прокопьевна спешила разнести по кумушкам сногсшибательную новость — о том, что кума Матрена Даниловна додумалась мужа бросать. До сих пор такое лишь по телевизору видали. А теперь и наяву приключилось!
А Евсей Карпович знать не знал, ведать не ведал, что любезная подруженька такое брякнула. У него, кстати, другая забота объявилась — Якушку с Акимкой в разведку снаряжать.
