— С прибытием, голубушка!

Великая дура посмотрела налево, направо — и узнала Авося. Но, в отличие от Нелегкой и Кривой, в восторг не пришла.

— Вот теперь и потолкуем, надежа-государь, — сказала она нехорошим голосом. — Хорошо, что встретились! Значит, коли велика — так уж и дура? А кто ж тебе, государь-надежа, виноват, что бабу уговорить не умеешь? А?.. Ты, чем пословицы выдумывать, на себя бы поглядел, умник!

Государь-надежа уставился в пол. А я — на Федору. И с восторгом!

— Кондраша! — не в силах справиться с разъехавшейся по лицу улыбкой, сказала я. — Федорушке, голубушке, ласточке, заиньке, приодеться бы! Мои вещи ей малы, придумай что-нибудь!

— Успеется, — сказал Кондратий. — Нам еще парочку орлов вызволить надо.

— Федорушка, солнышко! Ты в спальню ко мне ступай, там на шкафу чемоданы! Поищи индийскую юбку, она из марлевки, длинная, широкая, может, натянешь? — ласково предложила я. Не может же быть, чтобы юбка шириной в два с половиной метра и длиной — мне до пят, оказалась ей мала…

— Кто ко мне с добром, к тому и я с добром, — ответила Федора и удалилась в спальню.

С орлами тоже чуть ерунды не вышло. Заклинание следовало начать с воды — и я, окончательно рехнувшись, начала-таки с древнего студенческого рифмованного анекдота:

— Всяко тело, вперто в воду, выпирает на свободу!.. Ой!..

— С силой выпертой воды телом, впернутым туды! — бодро завершил Кондратий, и правильно сделал: когда вводишь себя в легкий транс, необходимый для успеха заклинания, можно и даже нужно нести любую ахинею, лишь бы не сбиваться.

— А булыжник, впертый в воду, не попрется на свободу, — принялась я исправлять положение. — Булыжник — в воду, кирпич — ко дну, один под корягу, другой — в глубину. Ерема в воду, Фома ко дну, оба упрямы — со дна не бывали! Оба упрямы — сюда приплывали!

Водопроводный кран в ванной принялся чихать и плеваться. И еще хорошо, что кран, а не сантехника в туалете…

Кондратий кинулся на выручку Фоме и Ереме. Из ванной они вышли втроем: Кондратий — сухой, а эти два орла, понятное дело, мокрые. Были они невысокие, крепенькие, и по рожам видно — с норовом. Их телосложение меня вполне устраивало — уж две-то пары штанов с тех времен, когда я нажила несколько лишних килограммов, у меня сохранилось. А свитер всякий натянуть можно, на то он и трикотажный.

— Челом, надежа-государь, — Ерема с Фомой поклонились разом. — Ну, как? Дело пытаешь или от дела лытаешь?

Гляди ты, подумала я, и эти не питают к Авосю избыточного уважения!

— Поди-ка ты Федоре помоги, — велел Кондратий. Я поняла, что здесь сейчас состоится мужской разговор, и радостно умелась. До сих пор мужские разговоры в этом помещении начинала и завершала я лично.

Федора отыскала индийскую юбку и стояла в ней перед зеркалом, нагибаясь, чтобы лучше себя разглядеть. Юбка была ей как раз по колено. Она улыбнулась мне, и я поняла, что с такой улыбкой вполне можно давать от ворот поворот хоть надеже-государю, хоть президенту швейцарского банка.

На тахте лежал старый, погрызенный молью плед, от которого давно пора было избавляться. Я достала ножницы и сделала из него модное этой осенью пончо. Федора нагнулась еще ниже, я помогла ей протолкнуть голову в дырку, она выпрямилась — и я поняла, что ни один хрен не устоит перед самоходной египетской пирамидой.

Кондратий заглянул без стука.

— Готовы? Пошли!

Через четверть часа мы вышли в таком порядке: первой шла я, чтобы при необходимости увести всю команду проходными дворами, за мной — Фома и Ерема (шли, пофыркивая и беспричинно посмеиваясь, словно настраиваясь на славную заварушку), затем — гордая Федора, далее плелся совсем угасший Авось, и замыкал шествие Кондратий с пистолетом.

Если описывать в подробностях, как мы искали Нелегкую с Кривой, как сцепились с патрулем, как пропала Федора и как мы добывали ее из витрины свадебного салона, как я догадалась наконец повторить заклинание, вызвавшее из многолетнего сна Нелегкую… Ну, бурная ночка выдалась, что и говорить!

И так ясно, что мы в конце концов стянули на себя весь воинский контингент оккупантов…

Доблестный наш путь (путь отступления, который наши мужчины назвали выходом из окружения, но мы-то понимали, что к чему) привел нас на окраину, к заброшенным заводским корпусам. И тут возникло два одинаково скверных варианта. Первый — спрятаться в корпусах, где не то что восемь персон — восемь дивизий не сразу найдешь. Второй — вообще уходить из города. Ну его, в самом деле!

Если этот город и это государство отупели до такой степени, что блины с хренами — все, что им требуется для комфорта, то не пора ли оставить их в покое? Такое предложение выдвинул Кондратий, не расстававшийся с тетрадкой и всякую свободную минуту посвящавший английскому языку.

— Но какой еще стране мы нужны?! — патетически спросил Авось.

— Ты бы раньше об этом задумался, надежа-государь! — налетели на него Фома с Еремой. Нелегкая гаркнула, Федора тоже веское слово сказала — и доблестное антиблинное воинство сцепилось самым пошлым образом.

Я вмешиваться не стала. В конце концов, мне даже Авось на самом деле не нужен. Я ведь его почти не поминала всуе, пока не проснулась на той горке. И Федора, и даже Кондратий — все они для меня были этакими спящими красавцами и красавицами. Ну, разбудила… Но если они действительно никому сегодня не нужны?

А завтра?..

Может, Авось все-таки прав и нужно возрождать забытое? По крайней мере, в этом благородном безумии больше достоинства, чем в пошлой эмиграции.

Ну, в общем, вмешалась.

— Ты действительно так считаешь? — спросил Кондратий и посмотрел на Авося. Потом — опять на меня, потом — опять на Авося. Чтоб я сдох — он ревновал! Ему втемяшилось в дурную башку, будто я поддерживаю надежу-государя на из разумных соображений, а от слепой, глухой и безмозглой страсти.

— Но если этого не сделать сейчас, когда хоть я одна помню формулы и могу их произнести так, как полагается, то мы потеряем наших развоплощенных навеки!

Кондратий хотел было что-то этакое ответить, но тут со всех сторон загудело, зарычало, и редкой хреновости бас загромыхал:

— Сдавайтесь, вы окружены, блин! Выходи, на хрен, по одному!

— О-кей! — заорали со всех сторон.

Авось рухнул, как подкошенный.

— Доигрались, — сказал Кондратий.

— Что — окружены? Что — окружены?!. — закричали сгоряча Фома с Еремой. — Мы сейчас как попрячемся!.. Черта ли нас отсюда выковыряешь…

И тут оба почувствовали-таки зуд. Резко умолкнув, упрямые приятели стали себя ощупывать.

— Еще пара залпов — и меня тоже проймет, — буркнул Кондратий. — А ведь они еще орудий главного калибра в ход не пускали. Разбегаемся, братцы. Хоть кто-то уцелеет. Они же не знают, сколько нас тут.

— А где соберемся?

— На горку пробиваться надо, — сообразила Федора. — Там сильное место! Если все мы там соберемся — может, что и получится!

Она была права — не зря же блины с хренами вместо того, чтобы взять горку штурмом и уничтожить на ней всю этнографию, бродят патрулями вокруг да около.

— Попарно, — добавила я, потому что как иначе разделить поровну восемь персон? Фома с Еремой, я с Кондратием, а Авось пусть уж выбирает между Кривой и Нелегкой с их нежностями и Федорой, которая с ним нянькаться не станет.

Окружившие территорию блины не дождались нашего выхода с поднятыми руками и без предупреждения пошли на штурм. Мы узнали об этом по характерному свисту, который словно навалился сверху и едва не разорвал нам барабанных перепонок.

— Ложись! — крикнул Кондратий.

— Что это? — обалдело заорала Федора.

— Прикол! — с тем я и бросилась наземь.

Взрывом нас раскидало. Меня, поскольку успела залечь, прокатило, как рулон обоев, причем я собрала на себя немало грязи. Вот ведь шутили мы — приколись да приколись! — а он, сволочь, оказывается, почище артиллерийского снаряда.