Причем Уклейка совершенно забыла одну важную вещь.

Если молодая водяница целуется просто так, от озорства, это еще полбеды, у человека есть шанс, что обойдется. Если же она целует всерьез — после этого ему обычная девушка его собственного роду-племени уже не может угодить, и этот горемыка обречен вечно гоняться за проказливой водяницей, выслеживать ее по берегам, а то и лезть в самое болото.

Уклейка думала, что это — все еще озорство. А на самом деле все было уже чуточку всерьез…

Пока команда болотных чертей выходила на связь с чертями морскими, да пока передавала им в условленном месте обращение к антарктическим жителям, которых решено было все же считать водяными, да пока возвращалась, на всех болотах шли яростные разборки.

Если бы полиция знала, кто по ночам громил книжные магазины и газетные киоски, сильно была бы озадачена. А это водяные и болотные черти добывали себе книжицу, которая называется «Атлас автомобильных дорог страны». Неизвестно зачем там были обозначены и низменности, и возвышенности, и болота, и даже маленькие озерца. Водя когтями по картам, болотные жители рассчитывали, куда первым делом придет талая вода и насколько увеличатся их владения.

Вот как раз из-за будущих болотных угодий и схватывались не на жизнь, а на смерть пришлые водяные с местными жителями — болотными чертями. Хотя и водяных-то называть пришлыми было нелепо — они не вели летописей и не ведали, когда и чьей милостью попали в эти края, знали только, что это было очень давно, много поколений назад.

Любопытно, что в годы мелиорации болотные народы жили как-то более дружно…

К счастью, наступила зима, и первыми завалились спать водяные, за ними же угомонились и болотные черти.

Зима эта оказалась тяжким испытанием для людей. Уж неизвестно, растрогало ли антарктических жителей послание первого тайного и чрезвычайного сплыва, были ли иная причина, или просто на белом свете ничего не делается постепенно, а все — скачками, только обещанный астрологами и учеными потоп начался и стал развиваться отнюдь не по сценарию.

Поскольку очень часто ничтожная причина, величиной с гулькин нос, вызывает преогромные последствия, я допускаю, что Венеция и многие острова Средиземного моря погибли из-за того самого обращения, в котором мало того, что запятых недоставало, — так и было оно написано на государственном языке крошечной страны, мало кому даже по названию известной; я даже допускаю, что в Антарктиде сыскался водяной-полиглот, который перевел эту жалобную бумагу на общеупотребительный английский. Иначе и быть не могло — еще арабы подметили, что последняя соломинка, пусть даже совсем невесомая, ломает спину верблюда.

Потоп начался, начался долгожданный потоп, тающие льды исправно источали необходимую для повышения уровня Мирового Океана влагу, а далеко от Антарктиды инициаторы этой катастрофы ее просто-напросто проспали.

Но кончилась тревожная для людей зима, наступила весна, и юная водяница Уклейка, пробив снизу кулачком тонкий лед, высунула наружу носик.

Когда она засыпала, ее последней мыслью было желание встретить весной чернокожего Родриго. И когда проснулась — то словно вообще без зимы обошлась, потому что мысль в голове оказалась та же самая.

Солнце уже крепко пригревало, и закаленная Уклейка сразу решительно выбралась на берег. Первым делом ей захотелось есть, и она отыскала у самой кромки воды перезимовавшую перловицу. Затем красавица привела себя в порядок — на сей предмет у водяниц имеются большие костяные гребни, с которыми они не расстаются. Расчесав и переплетя косы, Уклейка отправилась к известному местечку на озерном берегу, где она неоднократно встречалась с Родриго.

Она не надеялась застать там парня, но еще с осени они уговорились, что весной он будет хотя бы раз в неделю заглядывать на берег и искать условный знак. Знак этот был — браслетик из мелких ракушек, снизанный собственноручно Уклейкой и подвешенный к свае разрушенного причала.

Укрепив знак, Уклейка пошлепала дальше и дошла до самой дороги. Это, конечно, была большая глупость — еще не зазеленели кусты, в которых она при нужде могла спрятаться. Но водяница сильно соскучилась по новым впечатлениям.

На дороге стояла скамья под навесом для тех, кто ждет автобуса, а на скамье курили двое мужчин. Любопытная, как все водяницы, Уклейка подкралась, чтобы подслушать.

— Ну, что ты мне рассказываешь, я сам там был, — говорил тот, что помоложе, в заляпанной белым куртке и резиновых сапогах, тому, кто постарше — в расстегнутом полушубке и с крючковатой палкой. — Мы холодильник на машину погрузили, идем за телевизором — а пол уже мокрый. Вытащили телевизор, тахту вынесли, шкаф разбирать стали — а воды уже на палец, Андрюха говорит — мужики, давайте торопитесь, иначе не выедем отсюда, завязнем! А Инга уже в кузове с детьми сидит, а бабка причитает — шкафа ей жалко!

— Не могла вода так быстро подниматься, — возразил старик.

— Ну что ты мне говоришь! Во-первых, ее в реку ветром нагнало, а когда так — грунтовая вода тоже поднимается. Во-вторых, дом-то уже оседать стал. И выехали мы на шоссе, а там — не протолкнуться! Кто на чем, все от воды убегают!

— Сам-то когда съезжать будешь?

— У нас микрорайон на возвышенном месте, может, обойдется. Сколько же это может длиться?

— Эдгар, это тебе не паводок…

Уклейка хлопнула в ладоши и понеслась к озеру — будить своих.

Батька Антип поспать любил — только отмахнулся. Антипов подручный Афоня тоже что-то буркнул и перевернулся на другой бок. А вот Коська, оставшийся зимовать с дядей и сестренкой, сообразил сразу и вскочил, как ошпаренный.

— Вода! Ну наконец-то! Где? Покажи!

Оказалось — он имел в виду карту.

Карта зимовала на берегу — в воду ее взять не рискнули, даже тщательно упакованная, могла раскиснуть. Уклейка с Коськой вылезли, отыскали пакет с картой, и Коська сразу рассчитал, какие места уже затоплены, а какие будут только на следующей неделе. Уклейка не поверила — и они поплыли через озеро в сторону морского залива, чтобы убедиться. Пройдя с полкилометра пешком, они увидели первые признаки потопа.

Действительно — крестьянское хозяйство, где еще осенью вовсю трудились люди, стояло заброшенное, и вода перехлестывала через порог. Люди ушли, увезли пожитки, увели скотину.

— Ну, тут еще не скоро будет болото, — сказал Коська. — Тут почва песчаная, сперва, наверно, все размоет, потом уж… А вот за речкой раньше большие болота были, Епифан рассказывал — к самому морю подступали, вот они первыми начнут возрождаться! Сбегаем, поглядим?

— А возвращаться? Солнце зайдет — и мы с тобой от холода помрем!

Помирать Коська вообще ни от чего не хотел, а хотел жить на новых замечательных болотах, поэтому послушался сестренки и вернулся в зимнее логово на дне.

Сестренка же вдруг осознала свое положение и затосковала.

Она сообразила, что когда болотные черти и водяные поделят между собой новые болота, она окажется богатой наследницей. Чтобы присматривать за такими угодьями, позовут дальнюю родню из мест, где еще не началась демелиорация, и тут же начнут отдавать замуж засидевшихся в девках невест. Тут-то и придется сказать прости-прощай любезному дружку Родриго…

А он-то куда денется?

Уклейка растолкала задремавшего Коську.

— Неужели непонятно? — удивился он. — Ну, вы, бабы, совсем бестолковые! Люди из затопленных мест уйдет насовсем. На холмы переселятся, на всякие пригорки, вообще уедут.

— Куда? — в ужасе спросила Уклейка.

— В другие страны! Да не все ли тебе равно — куда? Спи давай! — приказал братец.

— Так ведь мало же места на земле останется… — прошептала Уклейка. — Всем не хватит!

— А вот об этом им надо было думать, когда они мелиорацию начинали! — мстительно заявил Коська. — Все, нет меня, сплю!

Он действительно заснул, а Уклейка сидела, сидела да и заплакала.