Только не спрашивайте – кому?
Плейер сочился очередной мелодией; она мне не понравилась, и я на ощупь коснулся скип-сенсора. Что на этот раз?
«Пикник». «Иероглиф». Это годится – неторопливая мелодия для того, кто все равно уже опоздал и кому остается только сосредоточиться и обрести всеобъемлющую невозмутимость восточных мудрецов.
Интересно, среди восточных мудрецов встречались Иные? Или вопрос следует задавать не так – встречались ли среди них люди?
Интересно было бы узнать...
Заморочить вахту мне удалось – видимо, простейшие «бытовые» заклинания разрешались даже во время работы Трибунала.
Я подошел к лифтам – вестибюль был странно безлюден. Может быть, подсознательно люди чувствовали присутствие рядом всех сильнейших Иных Москвы и старались не появляться здесь? Нажал на кнопку, и сразу же открылась дверь одного из лифтов. Я вошел, машинально оглянулся: не спешит ли все-таки кто-нибудь к лифту...
И увидел Антона. Только что прошедшего мимо все еще бездействующей охраны.
Интересно, как он меня нагнал? Тоже реквизировал мокик или мотоцикл?
Я стоял, ожидая. Антон смотрел на меня, будто раздумывая, и тоже ждал.
После некоторой заминки я нажал на кнопку, и двери лифта сошлись. Я начал подниматься наверх. Но не сразу на самый верх, а примерно на две трети высоты здания. Оказалось, что еще выше возможно подняться только на другом лифте, который действует исключительно на верхних этажах. А туда, куда мне было нужно, и вовсе вела лишь широкая мраморная лестница со старыми пятнами известки на ступенях. Лестница приводила к двери, открытой в сумраке, но, естественно, наглухо запертой в обычном мире.
Перед лестницей как раз подошло к концу священнодействие «Пикника», и плейер случайным образом выбрал очередную песню:
Раньше я слышал эту песню «Наутилуса» лишь мельком, но теперь она вдруг отозвалась в самой душе. Поднимаясь к запертой двери и ныряя в сумрак, я напевал ее вместе с Бутусовым.
Бутусова и меня мог слышать любой Иной, невзирая на то, что реальный звук рождался лишь в крохотных бусинах наушников и таял до полной неразличимости уже в шаге отменя.
Мы вошли в помещение, где вершился Трибунал, вместе. Я – и падший ангел.
Гесер. Завулон. Инквизитор Максим. Темные – с кем мне последние дни приходилось и пить кофе, и вести беседы; Эдгар, Юрий, Коля, Анна Тихоновна... Светлые – с кем мне последнее время приходилось и драться, и пикироваться на грани фола: Илья, Гарик, Толик, оборотень-медведь. Незнакомые Иные, тоже Темные и Светлые, причем кое-кто явно не имеет отношения к Дозорам. Двое в балахонах – кажется. Инквизиторы.
И – Светлая волшебница с искаженным лицом. Такие лица бывают у людей и у Иных, когда у них отнимают близких.
А затем меня неудержимо поволокло вверх по призрачным ступенькам, на вершину неведомой пирамиды, по которой я все это время взбирался; и практически одновременно с этим двое в балахонах сняли запрет на высшую магию. А Светлая обрушила на меня то самое, готовое в любой момент лопнуть и взорваться облако. Сгусток силы, перед которым меркнут и кажутся сущим пустячком мегатонные заряды.
Время остановилось.
А я понял все. Все, что происходило, все, что происходит сейчас, и все, чему суждено произойти в ближайшее время. Понял и сглотнул судорожный ком, враз народившийся в горле.
Я стал самым сильным магом на Земле. Магом вне категорий. Халифом на час... да нет, на миг... Единственным в этой обветшалой круглой зале, у кого не было будущего.
У некоторых Иных не бывает будущего...
Зеркало! Я всего лишь зеркало. Зеркало мира. Гирька, бросаемая сумраком на подвешенное блюдце весов, когда нарушается равенство сил Света и сил Тьмы.
У Света появилась Великая волшебница. У Тьмы столь же сильного адепта не появилось. Свет получил шанс расправиться с Тьмой раз и навсегда.
Но Света без Тьмы не бывает. И поэтому сумрак породил меня. Нашел странного Иного, так и не склонившегося ни к одной из сторон. Иного с девственно чистой аурой, и окрасил ко Тьме. Отобрал прежнюю память и наделил способностью отражать и впитывать чужую силу. Чем сильнее меня бьют, тем сильнее я становлюсь. Прыгаю на очередную ступеньку. А когда прыгать становится некуда – вершина, а выше только вечность и сумрак в Зеркале пропадает нужда. Потому что Зеркало становится способным, в свою очередь, нарушить равновесие.
Меня ждет сумрак. Сумрак навсегда. Не знаю, что будет с телом Виталия Рогозы, до недавнего прошлого – Иного без судьбы. Не знаю, что будет с его памятью и личностью, в каждый приход Зеркала все складывается по-разному. Я знаю только то, что тот я, который осознал себя в стылом николаевском парке по пути к поезду на Москву, исчезнет навсегда, обратится в бесплотную и беспомощную тень, в призрачного обитателя сумрака.
Или просто в часть сумрака... не такого уж инертного сумрака, как все привыкли считать...
Я понял все это в краткий миг перед тем, как впитать всю, без остатка, мощь Светланы, вообразившей, что потеряла Антона Городецкого. Вообразившей из-за странного каприза реальности, из-за того, что я вошел в зал Трибунала с точно таким же плейером, как у Антона, с копией его диска в плейере и с любимой песней Антона на устах и в душе. А еще я понял, что Инквизиция знает правду. Но никто из Инквизиторов не произносит ни слова, чтобы успокоить Иных Москвы, поверивших в мою гипотетическую схватку с самим Антоном и в то, что в этой схватке Антон погиб.
Светлые знали его любимые песни...
– Умри!
Я не умру, Светлана. Вернее, умру, но не сейчас. Я – Зеркало. Пытаясь меня уничтожить, ты слабеешь, а я лишь становлюсь сильнее. Я уже вижу, что ждет тебя – медленное, растянутое лет на тридцать—пятьдесят восстановление так бездумно растраченных сил. По крохам, по крупицам предстоит тебе собирать потерянное. Три, а то и больше десятка лет – время, вполне устраивающее Тьму, время, позволяющее подготовиться к следующей попытке равновесие нарушить, неясно пока – какой стороной. Тебя ждут годы, за которые ты можешь обрести счастье с Антоном, а можешь и не обрести.
Но, во всяком случае, эти годы вы будете равными.
Пусть ты лишаешься сил, но я даю тебе шанс... шанс, которого нет у меня.
