Но следующая остановка в Оксфорде...
Глава третья
— Не время, Крот. Поторапливайтесь, прошу вас. Осталось немного, — ободрительно отозвался Крыс, не замедляя бега.
— Умоляю, остановитесь, — кричал Крот, и сердце его разрывалось от боли, — Вы же не понимаете: где-то здесь мой дом, мой старый дом! Я только что почуял его, он совсем рядом, совсем-совсем. И я должен найти его...
— Арксфорд? И это Арксфорд?
Сидя на переднем сиденье у окна автобуса-«люкса», Джон Ашенден посмотрел на тщедушную семидесятилетнюю леди из Калифорнии.
— Да, миссис Роско, это Оксфорд.
Он с большой неохотой выдавил из себя эти слова, но и без видимого раздражения. До сих пор очень немногое из того, что они увидели за время тура по историческим городам Аиглии (Лондон — Кембридж — Оксфорд — Стратфорд — Бат — Уинчестер), безоговорочно понравилось начитанной, любознательной и абсолютно лишенной чувства юмора (что делало ее порой совершенно несносной) миссис Роско. Тем не менее, глянув в окно, Ашенден не мог не разделить разочарования этой дамы. Западный отрезок дороги А40 едва ли можно назвать живописным подъемом к старинному университетскому городу. По мере того как автобус черепашьим темпом подвигался короткими рывками к повороту у Хедингтона, перед пассажирами открывалась картина, которая вряд ли могла заворожить их: взгляды упирались в заросшую бурым бурьяном, заваленную кучами старого мусора придорожную полосу у крикливо размалеванной бензоколонки.
Вся группа — восемнадцать женщин, девять мужчин (из них три официально заявленные семейные пары) — сидела, откинувшись на спинки кресел, безразлично взирая на безрадостный пейзаж, когда автобус поравнялся с указателем «Центр города» и несколько миль ехал чуть быстрей по безликой северной части кольцевой дороги, направляясь к повороту на Бенбери.
Миссис Лаура Стрэттон почему-то чувствовала себя несколько не в своей тарелке. Она ерзала на месте, меняла позы, перекладывала ногу на ногу, потом правой рукой стала растирать левую ступню. Они договорились, что Эдди заполнит все бумаги, распишется за обоих в книге гостей, а потом разыщет их багаж и даст носильщику на чай. Она же тем временем попарится в горячей травяной ванне и даст отдых уставшему телу, особенно бедным ступням...
— Уф, Эд, я чувствую себя просто жутко!
— Отдохни, дорогая. Все будет о’кей.
Но произнес он эти слова так тихо, что даже Лаура с трудом разобрала их. Эдди Стрэттону исполнилось шестьдесят шесть лет, на четыре года меньше, чем жене, он дотронулся до ее затянутой в нейлон ноги, обезображенной многолетним жестоким артритом, но с неизменно ярко накрашенными ногтями.
— Все будет в порядке, Эд... Только бы мне добраться до ванны.
Лаура поменяла ноги и принялась массировать другую ступню, которая, как и первая, до недавнего времени находилась под присмотром самой дорогой педикюрши в Пасадене.
— Ну, конечно!
И, возможно, кое-кто в автобусе, кроме его супруги, заметил, как он едва заметно улыбнулся и кивнул ей.
Автобус свернул на Бенбери-роуд, и Ашенден затянул свои десятки раз отрепетированные и отработанные комментарии:
— ...и обратите внимание на дома радостного оранжевого цвета по сторонам улицы, их построили за два последних десятилетия девятнадцатого столетия — вон, поглядите! Видите дату? Тысяча восемьсот восемьдесят седьмой год...
Прямо за спиной Ашендена сидел семидесятилетий мужчина, отошедший от дел инженер строитель из Лос-Анджелеса, он смотрел из окна на цепочку магазинчиков и офисов в Саммертауне: банки, строительные компании, фруктовые лавки, парикмахерские, агентства по найму жилья, газетные киоски, винные магазины — почти совсем как дома. Но ведь это и есть дома, подумал Говард Браун.
Рядом с ним сидела его жена Ширли Браун, увидевшая, как на губах мужа заиграла улыбка — улыбка мечтательная, довольная, — и вдруг ее охватили угрызения совести.
— Говард! — зашептала она.— Говард! Я рада — ты же знаешь меня, я рада, что мы купили этот тур. Честное слово! — Она положила правую руку на его бедро и ласково сжала его.— Ты прости меня за то, что я вчера вечером была (пианиссимо) такой неблагодарной сучкой.
— Забудь про это, Ширли, забудь, и все!
Но Говарду Брауну захотелось, чтобы хотя бы еще немного жену не оставляло плохое настроение. Будучи в дурном расположении духа (что никак нельзя назвать редким исключением), она дает ему желанный повод позволить себе (что никак нельзя назвать редким исключением) изменять ей и в мыслях, и на деле, чего он ни под каким видом не смог бы допустить, прояви она к нему хотя бы четверть той привязанности, которую он чувствовал, когда они решили пожениться. Но это было в 1947 году, сорок три года назад, когда ей еще не приходило в голову проверять километраж на спидометре его машины, тщательно изучать почтовые марки на получаемой им личной корреспонденции. Или с подозрением принюхиваться к нему, когда он приходит с работы...
— ...а вот здесь, — Ашенден воистину был в ударе, — мы видим очевидное влияние идей Рескина, которые так сильно воздействовали в тот период на архитектуру. Вы видите — вон там! — слева, нет, еще левее, посмотрите левее, неоготические, псевдовенецианские элементы и детали... А здесь, еще раз слева, это Норхемские сады, а сразу за ними знаменитый университетский парк. Вон! Видите железные ворота? Парк — один из самых обширных уголков природы, сохранившихся в Оксфорде. Как и в стародавние времена, доступ в него для широкой публики зависит от прихоти университетских властей, если, конечно, вам неизвестно, как туда можно пробраться незамеченным охраной у главного входа.
— Ну и, конечно, выбраться оттуда, мистер Ашенден?
В кои-то веки замечание миссис Роско оказалось и к месту, и достаточно добродушным, так что ее товарищи по группе одобрительно рассмеялись.
Однако Говард Браун совершенно пропустил этот эпизод мимо ушей. Вытянув шею, он разглядывал Киперс-Лодж, и, как у Крота, в нем внезапно проснулось что-то совсем затаенное, он почуял и ощутил запах давным-давно забытых мест. Он почувствовал, как на глаза наворачиваются ностальгические слезы. Надсадно высморкавшись и еще раз взглянув на жену, он с удовлетворением отметил, что у нее опять поджались губы в привычно недовольной гримасе. Она ничего не подозревала, можно ни чуточки не сомневаться.
В тот момент, когда автобус въехал на Сент-Джилс, небо расчистилось, засияло лазурной голубизной, и солнце заиграло на светло-коричневой брусчатке мостовой.
— Ну, вот мы и на Сент-Джилсе, —Ашенден перешел теперь на четвертую скорость. — По обе стороны от нас вы видите платановую аллею, она расцвечена всеми цветами осени, слева колледж Сент-Джона, за ним сразу Бейллиол. Прямо перед нами знаменитый памятник Мученикам, автор Джильбер Скотт, сооружен в честь великих мучеников-протестантов: Грэнмера, Латимера и э-э-э...
— Николаса Ридли, — подсказала миссис Роско, и автобус по сигналу светофора свернул направо и почти тут же остановился на Бомон-стрит в тени высокого неоготического фасада отеля «Рэндольф».
— Наконец, то! — с облегчением, понятным только заключенному, узнавшему о запоздалом освобождении, воскликнула Лаура Стрэттон.
Оглядываясь назад, можно отметить, как некое странное совпадение (впрочем, не так уж важное для нашего повествования, но все же), что на длинный автобус-«люкс» с группой Ашендена, проезжавший к вечеру по Бенбери-роуд, из окна своей квартиры, расположенной на втором этаже неприметного здания в самом начале улицы, посмотрел человек средних лет. За его спиной по заезженной пластинке с записью «Гибели богов» в исполнении Фуртвенглера скользила новенькая игла. Но человек почти ничего не слышал, потому что испытывал чуть ли не физическую боль, глядя на разбросанные по тротуару обертки от жирных жареных куриц — напоминание о том, что накануне вечером здесь прошла веселая компания, возвращавшаяся из ресторанчика в Саммертауне.
