Умело используя колоритные детали, автор часто поражает читателя поворотами сюжета, которые оказываются четко логически выверенными. На основе лишь одного стихотворения, смысл которого на первый взгляд совершенно непонятен, Дилени создал целую космогонию...
«Баллада о Бете два» была первой ласточкой. В 1966 году Дилени опубликовал две книги: «Звезда Империи» и «Вавилон-семнадцать» — роман, который получил одну из высших премий фантастики «Небьюла». В эпиграфах «Вавилона...» Дилени использовал стихи своей жены Мерилин Хэкер, тогда еще начинающей поэтессы. Надо отметить, что Мерилин оказала большое влияние на творчество Сэмюела. Почти во всех его произведениях в том или ином виде упоминаются «Пророки и линзы» — программная поэма Мерилин Хэкер. Лишь в 1980 году «несчастная дама, не в силах разделить бисексуальный образ жизни мужа» [4], развелась с Сэмюелом. Но вернемся к «Вавилону...». Неортодоксальная героиня должна расшифровать таинственный язык — Вавилон-семнадцать. Он сам по себе эффективное оружие... Роман о языке, о любви, о мифе... «Многое в „Вавилоне-семнадцать" наводит на мысль, что форма языка напрямую контролирует мыслительный процесс человека, который в дальнейшем определяет направление развития науки»[5].
«...Слово, обозначающее на Вавилоне-семнадцать „союз", может быть переведено на английский как „тот, который захватывает". Теперь понимаете? И все программы подчинены этому слову. Когда мыслишь на Вавилоне-семнадцать, становится совершенно логичным постараться уничтожить собственный корабль, а потом при помощи самогипноза заблокировать этот факт, чтобы вы не могли раскрыть собственное действие и остановить себя»[6].
«Вавилон-семнадцать» стал первым бестселлером Сэмюела Дилени. А. Будрис назвал этот роман «лучшим научно-фантастическим произведением года». Как писал сам автор в послесловии к этому роману:
«В середине шестидесятых, когда у меня уже была опубликована пара крупных произведений (Дилени, видимо, имеет в виду „Драгоценности Эптора" и „Балладу о Бете два"), я подозревал, что все мои знакомые только и говорят о том, какие важные и значимые проблемы затрагивают мои книги. Теперь мне кажется, что в тот момент я на самом деле поверил им, хотя до сих пор не могу понять почему. „Теперь я — молодой писатель-фантаст", — сказал я себе».
«Сэмюел в те времена возгордился, но это быстро прошло. Тогда, окрыленный, он много работал. Он писал, его печатали», — написала в своих воспоминаниях Мерилин.
Оказавшись на передовом фронте Новой волны, Дилени удается смешать воедино технологию, психологию и жесткую научную фантастику. Теперь подобную смесь называют «киберпанком». Что ж, если оценивать творчество С. Дилени, пользуясь эталонами Б. Стерлинга и У. Гибсона (сделав поправку на разницу технологий шестидесятых и начала девяностых), то можно с уверенностью сказать: «Да, С. Дилени был „киберпанком" своей эпохи».
В 1967 году Дилени получает премию «Небьюла» за рассказ «Конечно, и Гоморра...», а в 1967 — «Хьюго» и «Небьюла» за повесть «Время, как спираль из полудрагоценных камней». Повесть «Время...» издавалась, переиздавалась и входит во все антологии научной фантастики, претендующие на академичность. Эта повесть столь многократно выходила на русском языке, что нет смысла говорить о ней подробнее. Хочется разве что отметить, что из всех переводов, а их существует по крайней мере пять, наиболее адекватно передает дух произведения перевод Г. Корчагина (сб. «Смерть Вселенной», серия КЛФ. «Васильевский остров», 1992).
«Сквозь вечерний сумрак течет река света. Большой Белый Путь. Я пересекаю его по пластиковым плиткам (по-моему, люди, утопающие в белом сиянии до подбородка, выглядят неестественно), прорываюсь сквозь людской поток, исторгаемый эскалаторами подземки, подподземки и подподподземки (после тюрьмы я восемнадцать с лишним недель шарил здесь по карманам у прохожих и ни разу не попался) и натыкаюсь на стайку смущенных школьниц с горящими лампочками в прическах. Они дружно жуют резинку и хихикают. Смущены они оттого, что на них прозрачные синтетические блузки, только что вновь разрешенные. Я слышал, что вид обнаженной женской груди считается пристойным (как, впрочем, и наоборот) с семнадцатого века. Заметив мой одобряющий взгляд, школьницы хихикают еще громче. „Боже мой, — думаю, — а ведь я в их возрасте ишачил на проклятой молочной ферме...“ — и выбрасываю эту мысль из головы».
«Пересечения Эйнштейна» (1967) — другое название романа «Удивительная, бесформенная темнота». Далекое будущее. Земля заселена различного рода мутантами, и герою (существу, во многом напоминающему героя «Этого бессмертного» Р. Желязны) предстоит совершить удивительное путешествие. Играя на пустотелой рукояти мачете, как на флейте, очаровательный чернокожий уродец — реальное воплощение Ринго Стара, Билли Кида и Христа в одном лице — смело идет навстречу всевозможным опасностям. Ему предстоит повторить путь Орфея, спустившегося в подземное царство.
«Мое мачете пустое внутри — цилиндрическая полость с отверстиями от рукоятки до самого острия. Когда я дую в него, звучит музыка. Когда я закрываю пальцами все отверстия, звук получается унылым — то мелодичным, то режущим слух. Когда все отверстия открыты, звук придает глазам блеск отражающегося в воде солнца и может расплавить металл. Всего в моем распоряжении — двенадцать отверстий. С тех пор, как я стал играть, меня чаще называют дураком и всякими производными от этого слова, чем Чудиком, то есть моим настоящим именем.
Как я выгляжу?
Уродлив, с постоянно оскаленными зубами. Всякое есть у меня: огромный нос, серые глаза, рот до ушей — и все это понатыкано на маленькое коричневое лицо. Оно обычно расцарапано и больше похоже на лисью мордочку. А вокруг — нечесаная шевелюра цвета желтой меди или латуни. Где-то раз в два месяца я ее подрезаю своим мачете: волосы быстро отрастают. Но вот что странно, мне двадцать три, а бороды еще нет. Фигура моя напоминает бочонок; ноги, икры ног, ступни вряд ли можно назвать мужскими (горилла?); они раза в два больше, чем должны бы быть (размер у меня пять футов девять дюймов), и бедра — под стать икрам. В тот год, когда я родился, у нас в деревне родилось много гермафродитов, и доктора полагали, что я тоже буду гермафродитом. В этом я как-то сомневаюсь».
Вот таким рисует своего героя С. Дилени.
Этот роман продолжал темы, развитые в «Драгоценностях Эптора». Да и сами романы во многом созвучны. Та же постядерная одиссея. Но если «начинающий Дилени» еще осторожничал — и мутанты были у него или плохими, или человекообразными, и Земля не так уж сильно изуродована, общество и одежды героев наводили на мысли о гуманном средневековье, и с мифологией автор еще только начинал заигрывать, — то «Дилени зрелый» развернулся не на шутку. Словно желая подкрепить образ бунтаря, Дилени на вопрос о своем отношении к мифам отвечает:
«Так в чем же радикальная мудрость мифов?.. Можем ли мы понять ее? Конечно. Но мы должны помнить, что мифы — истории, которые общество рассказывает о себе. Их значение становится понятным, только когда мы понимаем, что любой миф всегда находится вне государства, всегда под давлением и в нем сокрыты какие-то истины, воспетые обществом, создавшим их. Эти истины часто противоречат тому, что провозглашает миф. Обычно это как раз те истины, которые противоречат устоям данного общества».
В своем следующем романе «Нова» (1968) Дилени продолжает работать с мифологией. Смешав воедино историю Прометея и Священного Грааля, Дилени создает космическую оперу. Главный герой должен нырнуть в кору взрывающейся звезды, чтобы добыть фантастический элемент, который станет источником питания галактической цивилизации. И все это на фоне поистине стэплдоновской панорамы будущего человеческой цивилизации:
