— Палин не приедет, — прорыдала Лаура. — От него давно нет никаких вестей. И я не могу сообщить ему о смерти отца, потому что это слишком опасно. О, его отец умер, а он даже не знает об этом! И его жена, и моя милая сестричка — обе застряли в Гавани, так как драконица велела перекрыть дороги. Никто не может попрощаться с отцом, кроме меня. О, это ужасно! Мне этого не вынести!

— Ну что ты, что ты, Палин обязательно приедет. — Тас продолжал настаивать, про себя недоумевая, что это за драконы, которые перекрывают тут у них дороги. Он хотел было спросить об этом, но мысли путались у него в голове, мешая одна другой. — И потом, есть еще тот волшебник, который остановился в семнадцатой комнате. Его еще зовут... я, кажется, забыл, как его зовут, но ты должна будешь послать его в Башню Высшего Волшебства в Вайрете, а там-то и обитает твой брат Палин, глава Ложи Белых Одежд.

— Что это за Башня? Какой Вайрет? — От удивления она даже перестала плакать. — Башня давно разрушена, от нее даже следов не осталось, как и от Башни в Палантасе. Палин действительно раньше стоял во главе Академии Волшебства, но это было давно, с тех пор все изменилось. Драконица Берилл около года назад разрушила Академию. И у нас нет комнаты номер семнадцать. С тех самых пор, как отец перестроил таверну.

Тас, занятый своими мыслями, не слушал ее:

— Палин вот-вот приедет, он привезет с собой Даламара и еще Йенну. Он должен направить посланцев к госпоже Крисании в Чертог Паладайна, и к Золотой Луне и Речному Ветру в Кве-Шу, и, конечно, к Лоране и Гилтасу с Сильванешем в Сильванести. Скоро они все приедут, и мы... мы...

Голос Таса поник.

В глазах Лауры читалось такое изумление, словно прямо на ее глазах у Таса выросла вторая голова. Кендеру было прекрасно знакомо такое выражение, потому что он сам точно так же смотрел на тролля, проделавшего этот трюк с головами. Медленно, не сводя с него глаз, Лаура стала отходить к дверям.

— Пожалуйста, посидите здесь. — Голос ее звучал очень мягко, уговаривающе. — Вот здесь присядьте, пожалуйста. Может быть, принести вам...

— Картошки со специями? — оживился Тас. Если что-то и могло протолкнуть этот ужасный комок у него в горле, так только знаменитая Отикова картошка со специями.

— Да-да, большую тарелку картофеля со специями. Мы сегодня не разводили огня, а повариха была так расстроена, что я отпустила ее домой, поэтому вам придется чуть подождать, — говорила Лаура, продолжая от него отодвигаться. Теперь между ними оказался стул.

— Ой, отлично, что ты, я никуда не уйду, — пообещал Тас, усаживаясь. — Я же должен произносить речь на похоронах, как ты помнишь.

— Да-да, как же, как же. — Лаура сжала губы, словно для того, чтобы не сказать лишнего, и, помолчав, добавила: — Вы непременно должны выступить на похоронах. Побудьте, пожалуйста, здесь, милый кендер.

Слова «милый» и «кендер» так редко употреблялись вместе (если такое вообще когда-либо бывало), что Тассельхоф на некоторое время затих, соображая, что же это за явление — «милый кендер» и как было бы здорово, если бы это оказался он сам. Такая мысль отнюдь не показалась ему невозможной, ведь он был героем и по-своему легендарной личностью. Разрешив этот вопрос в благоприятном для себя смысле, кендер вынул свои заметки и принялся повторять речь. Он даже стал тихонько насвистывать себе под нос, чтобы не было скучно и чтобы этот гадкий комок грусти убрался, наконец, из его горла.

До него доносился голос Лауры, которая теперь разговаривала с каким-то молодым человеком, кажется, с тем самым чародеем из семнадцатой, но Тас не стал вслушиваться. Речь у них шла о каком-то бедняжке, который от горя немного помешался и мог бы стать опасным для окружающих. В любое другое время кендер, конечно, не преминул бы заинтересоваться «опасным бедняжкой», но сейчас ему было не до этого. Тас должен был произнести надгробную речь, он прибыл сюда именно с этой целью, причем уже во второй раз, и потому теперь сосредоточился на предстоявшем выступлении.

Он глубоко сосредоточился также на принесенных ему Лаурой тарелке с картофелем и кружке эля, и прошло некоторое время, прежде чем он заметил, что в комнате находится высокий молодой человек, который с мрачным видом на него смотрит.

— Ой, здравствуй, — пропищал кендер, узнавая в нем того добряка, который вчера доставил его сюда. Жаль только, что он забыл его имя. Но этот рыцарь, безусловно, был его добрым другом. — Присаживайся, пожалуйста. Хочешь картошки? Может быть, попросить для тебя яиц?

Но тот отклонил все предложения относительно еды и питья и, выдвинув стул, сел напротив Таса, устремив на него суровый взгляд.

— Я вижу, что ты доставляешь людям беспокойство, — произнес он. Голос его был так же суров и холоден, как и его взгляд.

Так уж случилось, что именно в этот момент кендер был чрезвычайно горд собой, потому что он ну просто никоим образом не доставлял никому беспокойства. Он тихонько сидел за столом, поглощенный своими грустными думами о кончине Карамона и счастливыми воспоминаниями о тех днях, которые они провели вместе. Он даже ни разу не заглянул во-он в ту деревянную коробочку, хоть она, безусловно, выглядела очень соблазнительно. Он отбросил самую мысль о том, чтобы ознакомиться с содержимым серебряной шкатулки, стоявшей на маленьком столике. Единственное, что он себе позволил, так это припрятать один незнакомый кошелечек, так и то только потому, что кто-то, должно быть, обронил его. Сейчас Тас был очень занят, но после похорон он твердо намеревался разыскать владельца и вернуть пропажу.

Все это делало слова рыцаря до невозможности обидными. И Тас посмотрел на Герарда по возможности так же строго, как тот смотрел на него. Дуэль взглядов, некоторым образом.

— Я понимаю, ты очень расстроен, — сдержанно заметил кендер. — И потому не стану упрекать тебя за то, что ты так безобразен...

Тут лицо рыцаря страшно побагровело, он попытался что-то сказать, но был настолько взбешен, что из его рта вылетали лишь бессвязные обрывки слов.

— Ой, я не то хотел сказать, — заторопился кендер, — не в том смысле, что это ты безобразен. Я в том смысле, что ты так безобразно ведешь себя, будто хочешь меня обидеть. Я не про твое лицо, хотя оно, конечно, тоже безобразно, я сроду таких не видел. Но тут уж ты ни при чем, это ясно, и вести себя по-другому, наверное, тоже не можешь, раз тебя угораздило стать Соламнийским Рыцарем. Но все-таки нужно сказать, что ты не прав. Как раз я никому не доставляю никакого беспокойства. Сижу себе тут за столиком, ем картошку, — может, все-таки хочешь немножко? Очень вкусно. Ну если нет, то я доем эти несколько штучек. На чем это я остановился? Ах да. Так вот, сижу себе тут и готовлю свою речь. Которую должен произнести на похоронах.

Когда рыцарь наконец вновь обрел способность говорить, его тон стал еще менее дружелюбным, если только это было возможно.

— Госпожа Лаура сообщила нам, что ты позволял себе различные, крайне неуместные замечания и заявления. И мне поручено отправить тебя в тюрьму. К тому же нас очень интересует, каким образом ты умудрился оттуда выбраться нынче утром.

— Я с удовольствием отправлюсь с тобой в вашу тюрьму, — вежливо ответил Тас. — Никогда раньше не видел такой кендерозащищенной системы. Я непременно вернусь туда, но только после похорон. Не могу же я пропустить их, сам понимаешь. Ой, как это я забыл! — вскричал кендер и хлопнул себя по лбу. — Не смогу я вернуться туда с тобой. — Ему ужасно мешало то, что он никак не мог вспомнить имя этого любезного рыцаря. И спросить было неудобно. Это было бы невежливо. — Потому что я должен обязательно вернуться вовремя. Я твердо обещал Фисбену, что не стану тут лоботрясничать. Но, может быть, мне удастся навестить вашу тюрьму в другой раз.

— Позвольте ему остаться здесь, господин Герард, — попросила Лаура, подходя к их столику. — Он так озабочен своим выступлением. Кроме того, — ее глаза снова наполнились слезами, — возможно, то, что он рассказывает, правда. Ведь папа узнал его.