Войска отступили от защитных укреплений под полог леса и раскинули лагерь под дождем. Над деревьями продолжали вспыхивать молнии, отчего небо чернело, как ночью. Роклис развернула армию вокруг стен Гаретова лагеря. Демоны настроились поразвлекаться, и просили солдат, рабов или пленников, которых захватила Роклис. Иногда боль, страсть или ужас, а обычно все вместе: это была форма искусства, которая становилась еще забавнее из-за слабого эха криков, исторгаемых плененными сердцами их хозяев.

Демоны пьянели от удовольствия.

Ты же не можешь сказать, что тебе это не нравится, прошептал Амайон, когда она пыталась отвести взгляд, усилием воли подавить знание о том, что творилось с ее чувствами, силой и телом. Разве такая уродливая тварюшка, как ты, никогда не хотела иметь всех мужчин, с которыми смогла бы справиться? Чтобы они склонялись к твоим ногам и молили о благосклонности? Чтобы они видели, как ты красива, как желанна – а потом ты бы наказала их за это? Заставила плакать?

Дженни, запертая в сердце драгоценности, только просила Оставь меня одну.

Твой сын лучше обучается этим искусствам, чем ты. Демон чувствовал отвращение. Не хотелось бы тебе, чтобы он сюда вошел? Это было бы весело? И он расхохотался от удовольствия, что заставил ее переживать.

Солдаты утомлялись и уходили или валялись пьяные до беспамятства на грязных коврах, покрывавших пол палатки. Дженни какое-то время лежала в путанице шелков и мехов на диване, попивая неразбавленный бренди и наслаждаясь вечерней зарей. Демоническая часть ее сознания знала, что Ян еще занят собственными упражнениями, хотя было бы здорово присоединиться к нему чуть погодя. Это была Янова идея – сплести иллюзию, будто сын Блайеда был захвачен в сражении в плен и замучен до смерти, и послать эту иллюзию Блайеду, которого поймали в ловушку зачарованного самоцвета. Они все чуть не лопнули от смеха при виде жалких слез отца. Она потянулась, покрутив головой на соболиной подушке своих волос.

И повернув голову, увидела, что в палатке находится еще один мужчина.

Сначала она узнала в нем только воина, который попал в ловушку, наполовину внутри, наполовину снаружи горящего Ежа – гибкий высокий человек, по плечам – коричневые, распрямленные дождем волосы. Она улыбалась, протягивая соблазнительную руку, когда до нее дошло, что это Джон.

Она отвернулась, одной рукой зажимая рот от стыда и ужаса, а другой натягивая простыню, чтобы закрыться. В какой-то миг горло ее сдавил спазм, а тело скрутило от боли. Затем она услышала смех Амайона и ей в голову пришла мысль, что это было бы неописуемо забавно – привести к ней Джона, – ее магия легко справилась бы с его отвращением, – хотя, возможно, еще веселее было бы просто использовать заклятье и привести его к ней против его воли – а потом позвать стражу, пока он лежит в ее постели.

Прекрати, завопила она. Прекрати, прекрати, прекрати!

А демон хохотал до упаду. И так громок был этот звон в голове, что какое-то время спустя она уже не представляла, каково это – тишина в палатке.

Все еще отвернувшись, она сказала: – Уходи отсюда, Джон.

– А я говорю с тобой, Джен? – спросил он. – Или с демоном? Хотя вообще-то не думаю, что получу правдивый ответ от того, что овладело тобой.

Дженни повернулась к нему, и когда вся сила демона с силой вцепилась в ее душу и разум, она заставила ее повернуть назад со всей мощью, что могла вытянуть сквозь покрытую трещинами тюрьму кристалла, всем, чем еще владела ее застывшая душа. Ее трясло, она не могла говорить, но увидела, что выражение суровой настороженности в Джоновых глазах изменилась. Он шагнул вперед, словно для того, чтобы взять ее за руку, и она отшатнулась.

Он оглянулся на тех солдат, которые спали на полу, и на двоих, что смачно храпели на диване рядом с ней. Голос его звучал очень ровно. – Я понимаю, что это была не ты, Джен.

Она загнала обратно горловой смешок и слова Тогда ты плохо узнал меня за все эти годы и Тебе бы надо пойти в следующую палатку и глянуть на нашего сына. Она загнала эти слова обратно с такой силой, что у нее заболели челюсти. И почувствовала внутри внезапный укол бешеной ярости Амайона.

Она отдернула руку, когда он снова потянулся к ней, и торопливо натянула простыню. – Да, верно. – Слова застревали в глотке, как пересохшие камни, когда она старалась удержать едва нащупанный контроль над своим телом. – Я знаю… молюсь… ты понимаешь.

Боль усилилась, скручивая и выгибая тело; хуже этой боли она ничего никогда не знала. Она до крови вонзила ногти в ладони, чтобы удержать контроль вопреки ужасающей силе Амайона. – Я не могу…удержать демона…никак. Уходи.

– Только с тобой.

– Ты не поможешь.

– Мэб и Моркелеб…

– Не подходи! – Когда он сделал шаг вперед, между ними полыхнуло пламя, отгоняя его обратно. Ей пришлось снова отойти назад и выдвинуть между ними диван, стараясь удержаться и не причинить ему боли, не направить в его тело вторую вспышку демонова огня. Ее раздирала мука, она сложилась почти пополам, цепляясь за спинку дивана. Магия Моркелеба, все, что осталось от ее собственной, обжигали ее, как яд, когда она обернула их против той твари, что обитала внутри ее тела, твари, которая как тигр сражалась теперь, чтобы снова овладеть ею.

Она начала задыхаться и торопливо произнесла: – Джон, уходи отсюда. Не пытайся помочь мне, и что бы ты ни делал, не пытайся найти Яна, просто уходи…

Ее голос прервался, когда один из солдат привстал на диване, как безумный, выпучив глаза: – Шпион! – завопил он, кидаясь на Джона.

Джон отошел, дал ему подножку и пихнул локтем, сбивая с ног, но вред был уже нанесен. Остальные солдаты, шатаясь, хватались за мечи и ножи. Снаружи палатки раздался выкрик и лязг металла. Джон вспрыгнул на диван, схватил рыжевато-коричневое меховое покрывало и набросил на Дженни, укутывая ее руки, сбивая с ног. Дженни молча выгибалась, как змея, пихаясь и ударяясь головой. Джон уложил ее к стенке палатки, вытащил меч и развернулся лицом к солдатам, что приближались к нему. В разуме Дженни все усиливался и усиливался смех Амайона, заглушая мысли, заглушая сопротивление.

Он что, думает, что это баллада? Фолкатор, Готпис, идите сюда, вы должны это видеть!

Джон рубанул, раскроил одного мужчину, пнул в живот другого, тот сбил с ног еще троих, потом он развернулся и полоснул по задней стенке палатки. Он качнулся обратно, чтобы поймать клинки тех, кто наступал снаружи – эти воины были в доспехах, а у двоих были пики – изгибаясь, рубя, увертываясь, отступая под дождь, что лил снаружи.

Он здесь был, Дженни, ты же знаешь; он видел тебя с солдатами. Ты и в самом деле думаешь, что он поверил, будто это была не ты?

Рядом с ней упал человек, он дергался, задыхался и пытался прикрыть рукой зияющую рану от меча в груди; его меч лежал у ног Дженни. В нее когтями вцепилась боль, ужас, что она умрет, если не подберет его и не вонзит по рукоятку Джону в спину…

Она отпихнула меч от себя со всей силы, всем, что еще оставалось в ней, призывая на атакующих солдат грохочущую вспышку молнии и тьму, чтобы поглотить свет ламп. Мокрая кожа, окровавленные пледы, его знакомый запах разрывали ей сердце…

– Беги! – Она швырнула его в прорезь палатки, вихрем вернулась назад и метнула огонь в людей, вошедших на шум. Ян, Карадок, Изулт – обнаженные, пропитанные вином… Взрыв света, тьмы, силы отшвырнул их назад, а затем она упала на колени, свернулась в комок на хлюпающих коврах, зарыдала от опустошения – боль, и снова боль, хотя сознания она так и не потеряла, как ни молила…

Прекрати, резко сказал Фолкатор.

В ответе Амайона не было слов, не было даже намека на слова. Чистая неистовая ненависть к существу, которое осмелилось бросить вызов. Зверь, поднявший окровавленную пасть от добычи.

ПРЕКРАТИ! Ты убьешь ее.

Она в безопасности в твоем вонючем камешке. Только это были не слова, а река яда, что изливалась по кровоточившей плоти ее души. Она не умрет.

Не думай об этом, оборвали остальные.