Ранние наблюдения европейцев и полинезийские предания получили научное подтверждение в уже упоминавшемся основополагающем исследовании скелетных останков, проведенном Салливеном. Он заключил: «Быстро накапливающиеся данные о жителях Полинезии начинают ясно указывать на то, что „полинезийца“ никоим образом нельзя рассматривать как однородный расовый тип. „Полинезийский тип“ — абстрактное понятие, соединяющее характеристики нескольких физических типов». Отмечая, что эти физические типы неравномерно распространены на полинезийских островах, он предположил, что расовое смешение не предшествовало расселению в Полинезии: «…очевидно, что они проникли в Тихоокеанскую область в разное время и, возможно, разными путями. Несомненно, они представляли разные языки и разные культуры» (Sullivan, 1924, 1924 а[302, 303]).
Разделяя взгляды Салливена, Линтон писал: «Недавние исследования физического типа убедительно показали, что полинезийцы воплощают не чистую расу, а соединение по меньшей мере трех расовых элементов» (Linton, 1923[204]). Вслед за тем Хэнди суммировал мнение полинезианистов:
«Салливен, Диксон и Шапиро единодушно говорят о сложном расовом типе в Полинезии и неравномерном распределении его типичных элементов. Диксон, Линтон и нижеподписавшийся анализировали те или иные культурные фазы и установили наличие нескольких отчетливых пластов или групп культурных элементов. А Черчилл почти 20 лет назад разделил полинезийские лингвистические элементы на две различные группы» (Handy, 1930 в[141]).
Эти заключения впоследствии никем не опровергнуты, и, поскольку остров Пасхи — восточный форпост Полинезийского треугольника, представляется интересная возможность проследить источники смешения, анализируя необычную местную культуру.
В основе этой главы лежит доклад «Насколько культура острова Пасхи является полинезийской?», прочитанный на VII Международном конгрессе антропологических и этнографических наук, состоявшемся в 1964 г. в Москве; некоторые дополнительные данные взяты из монографии «Искусство острова Пасхи», вышедшей в 1976 г.
Мысль о том, что уединенный остров Пасхи представляет собой тигель, в котором сплавились разные культуры, не является плодом недавних раскопок. Открывшие Пасху в 1722 г. голландцы описали живших совместно представителей разных расовых типов. Одним из первых на борт голландского корабля поднялся некий представитель островной знати, с удлиненными мочками ушей и «совершенно белый». Большинство островитян, по описанию голландцев, смуглые вроде испанцев, но «встречаются и более темнокожие, и совсем белые, а некоторые — розовые, словно они обгорели на солнце» (Behrens, 1722[26]). Повторно открывшие остров в 1770 г. испанцы обратили внимание на «бородатых, высокого роста, тучных, белых и румяных» пасхальцев. Цвет кожи местных жителей они описывают как «белый, темный и красноватый»; про волосы пишут: «…мягкие, каштанового цвета, у других — черные, а у третьих — рыжеватые или светло-коричневые» (Aquera, 1770; Corney, 1908[10, 85]).
Поздний период с его гражданскими войнами и свержением статуй явно отразился на составе обитателей Пасхи, поскольку Кук в 1774 г. застал сильно поредевшее, голодающее, истощенное усобицами население явно полинезийского происхождения, никак не связанное, по его мнению, с монолитными статуями, которые он считал памятниками давней эпохи, не пользующимися заботой современных ему пасхальцев (Кук, 1964[3]).
Мы уже видели, как первым европейцам, поселившимся на Пасхе и наладившим общение с островитянами, рассказывали, что прежде на острове жили вместе два разных народа с разными языками, один пришел с востока, другой — с запада, и что идея ваяния статуй принадлежала первопоселенцам, «длинноухим», но большую часть нынешнего населения составляли потомки второй волны иммигрантов, «короткоухих», которые после долгого мирного сосуществования восстали и перебили во рву Поике всех «длинноухих» мужского пола. Тщательный опрос стариков, проведенный в 1886 г. Томсоном через переводчика-таитянина Салмона, убедил его в истинности утверждения пасхальцев, что остров принял не одну волну переселенцев (Thomson, 1889[307]).
Кнохе присоединился к этому мнению, обнаружив неоднородность местной культуры. Он заключил, что преобладающему ныне населению предшествовал неполинезийский субстрат, однако отверг высказанное в 1870 г. предположение специалиста по истории инков Маркхэма о влиянии Тиауанако. В качестве контраргумента он привел общепринятую догму, будто южноамериканские бальсовые плоты не были пригодны для океанских плаваний; взамен он предположил, что остров Пасхи принял дополинезийский субстрат из Меланезии (Knoche, 1912; 1925[186, 187]).
Затем Бальфур категорически заявил, что культура Пасхи неоднородна, была по меньшей мере одна волна дополинезийских переселенцев, вероятно из Меланезии (Balfour, 1917[19]). Взгляды Бальфура развил Хэддон; он полагал, что до этого уединенного островка дошли три волны переселенцев: одна из Австралии другая из Меланезии и третья из Полинезии. При этом он основывался на исследованиях черепов Фольцем, Хеми, Джойсом, Пикрофтом и Кейсом, которые нашли у пасхальцев неполинезийские черты (Haddon, 1918[134]).
Далее Раутледж прибыла на Пасху в 1919 г., чтобы провести первое систематическое исследование поверхностных памятников.
Она записала: «Слова Роггевена о людях с разным цветом кожи по-прежнему справедливы. Островитяне сами вполне отдают себе отчет в этих различиях, и, когда мы записывали генеалогии, они охотно указывали цвет кожи даже отдаленных родичей (называя их либо „черными“, либо „белыми“)… Очевидно, что здесь перед нами смешанная раса…» (Routledge, 1919[266]).
Шапиро, также рассмотревший эту физико-антропологическую проблему, установил, что мнения расходятся; сам же он заключил: «…связывать остров Пасхи с меланезийскими или австралийскими племенами… значит идти наперекор известным фактам» (Shapiro, 1940[277]). Метро счел это отрицание меланезийского элемента вполне доказательным и в своей монографии по этнологии острова Пасхи пишет что изучение археологических памятников убедило его в единстве пасхальной культуры (Metraux, 1940[222]). Однако товарищ Метро по экспедиции археолог Лавашери подчеркнул, что их исследования ограничивались наземным материалом, и осмотрительно заключил: «Вероятно, полинезийцы застали остров Пасхи необитаемым и лишенным каких-либо памятников старины, хотя доказать это утверждение мы не можем» (Lavachery, 1935; 1936[196, 197]).
Еще до моего прибытия на Пасху я сомневался в справедливости вывода Метро и в 1941 г. вернулся к аргументам в пользу комплексности пасхальской культуры. Вместо меланезийского субстрата я по примеру Маркхэма предположил субстрат из Андской области. Хотя тогда я не был знаком на практике с бальсовыми плотами, мне не верилось, что южноамериканцы ничего не смыслили в морских делах, и я считал, что остров Пасхи был вполне достижим для доинкских мореплавателей из Перу (Heyerdahl, 1941[147]). Вскоре после этого патер Энглерт, возобновив изучение пасхальских наземных памятников, также оспорил выводы Метро и Лавашери. Он вернулся к предположениям Раутледж и других о том, что полинезийскому этническому и культурному слою предшествовал некий другой субстрат, однако подправил старую гипотезу об иммиграции из Меланезии, указав на некоторые параллели с культурой древнего Перу (Englcrt, 1948[106]).
Из этого краткого обзора видно, что еще до наших стратиграфических раскопок на Пасхе представители разных наук отдавали предпочтение аргументам в пользу комплексности здешней культуры.
В области лингвистики, пожалуй, было меньше оснований подозревать наличие чужеродного субстрата. Правда, Энглерт, очень тщательно исследовавший современный пасхальский язык, ссылаясь на предания о том, что живший раньше на острове другой народ говорил иначе, указывает, что наличие некоторых синонимов может быть связано с этим различием. Он сообщает также, что старики, делая определенные фигуры из веревочек, произносили при этом традиционные тексты, но слова были настолько неразборчивыми, что ему не удалось их записать (Englert, 1948[106]).
