Сей факт, однако, не значил ничего или почти ничего. Потомки богов заботились о чистоте крови, ибо она даровала долголетие, но кому нужна долгая жизнь без власти и подобающей ей сетанны? Лучше день прожить ягуаром, чем год – обезьяной… Власть же, как и могущество, богатство, сила, определялась населенными землями, а также контролем за торговлей; и если земель в Эйпонне пока что хватало, то владычество над торговыми путями, особенно проходившими вдоль побережья Ринкаса, уже являлось источником раздора. В спорах за них не имело значения, кто чей родич.

Очнувшись от невеселых мыслей, Дженнак оглядел свой крохотный форт. На трех его валах расположились дежурные группы арбалетчиков; люди выглядели уставшими и мрачными, лица их посерели, губы потрескались. Остальные спали в тени бревенчатых хижин или развлекались игрой в фасит, лениво подбрасывая палочки, но без азартных криков и споров, без веселой перебранки, как половину месяца назад. Вианна, скорее всего, вместе с целителями обихаживала раненых – их насчитывалось человек шестьдесят, и большинство бы выжили, если б не урезанный водный рацион. При сильной потере крови нужно много пить…

Квамма все еще разглядывал наполовину заваленный ров; Грхаб, уперев в землю свой посох, застыл, словно монолитная статуя с лицом, высеченным из темного гранита; Аскара, уставившись немигающим взглядом на солнце, что-то высчитывал, загибая пальцы. По левой его щеке тянулась длинная царапина, нос заострился, и даже костяная рукоять клинка торчала над плечом не так задорно и вызывающе, как прежде.

– Еще десять дней до того, как подойдет господин наш Джиллор… – пробормотал он. – Мы могли бы продержаться… наверняка могли бы, не будь этих пожирателей грязи так много…

– Тысяч пятнадцать, я полагаю, – щека Кваммы дернулась. – А ты, милостивый господин, – тут он повернулся к Дженнаку, – упоминал, что их будет не больше трех.

– Так говорилось на Круге Власти, – Дженнак пожал плечами.

– Говорилось? Кем говорилось?

– Фарассой, моим братом. Он получил донесение… Я думаю, от Иллара, своего лазутчика.

– Странно! Этот Иллар – опытный человек. Клянусь хитроумием Одисса, он знает и прерию, и тасситов! Разве он мог так ошибиться?

Лицо Дженнака окаменело. Теперь, на шестой день после внезапного штурма, мысли его пришли в равновесие, и он мог бы, пожалуй, разрешить недоумения Кваммы. Вряд ли Иллар ошибся; другое дело, что сказал Фарасса… Его одутловатое лицо с насмешливой ухмылкой возникло перед Дженнаком словно знак судьбы, готовой свершиться над Фиратой, над ним самим и всеми его людьми, попавшими в западню. Ибо теперь он ясно сознавал, что очутился в капкане – в настоящем капкане, откуда вытащить его мог только Джиллор. Семьсот бойцов смогли бы отстоять Фирату от трехтысячной орды, но степь извергла такое воинство, с которым не справиться и самому Джиллору!

О чем лучше не поминать при санратах и Грхабе, подумал Дженнак; нельзя, чтобы они лишились последней надежды. Но что делать, что же делать? Он потер висок, ощутив под пальцами пульсирующую жилку; прижав ее, он подождал, пока не успокоится сердце. Голова должна быть холодной… Неплохой совет, и лучшего Грхаб дать не мог – в конце концов, учитель был всего лишь воином, а не накомом.

А Квамма, санрат? Что он там сказал? Если сражаться бесполезно – торгуйся, иначе – отступи или умри… Губы Дженнака невесело скривились. Он не мог отступить – тасситские всадники догнали бы его отряд через половину кольца времени. И он не мог бежать с Виа и Грхабом, бросив своих людей на пороге Чак Мооль! Его честь, его сетанна наследника была бы погублена – и навсегда! Быть может, этого и добивался хитроумный Фарасса?

Отступи или умри… Но он не хотел умирать! И, отойдя на несколько шагов, Дженнак воззвал к Одиссу: вразуми, Ахау! Как многие люди Эйпонны, исповедававшие кинара, учение Шестерых, читавшие Чилам Баль и слушавшие наставления жрецов, он догадывался, что обращаться с просьбами к богам нелепо и бесполезно, ибо воля Кино Раа, включая и самого Провидца Мейтассу, лишь отражала веления Судьбы. Боги существовали не для того, чтобы молить их о чем-то – кроме, быть может, милости к умершим; с богами человек держал совет, и само их существование – мудрых и сильных! – дарило смертному уверенность, укрепляло и поддерживало на крутых тропах жизни. Аххаль Унгир-Брен говорил, что боги обитают не только в Чак Мооль, но и в человеческом сердце, и в человеческом разуме; быть может, они всего лишь олицетворяли совесть, мудрость, терпение, стойкость и любовь?

Этого Дженнак не знал, но помнил, что богам угодны песнопения. И, не меняя позы, прислушиваясь к себе самому, он затянул гимн без слов, подражая шуму леса, колеблемого ветрами, журчанью ручья, птичьему крику, рокоту прибоя, плеску волн. Он пел едва слышно, но звуки, издаваемые им, возвращались, будто бы отраженные эхом; Одисс со своими собратьями что-то нашептывал ему, подсказывал некую мысль, еще неясную, но спасительную. Сообразив это, Дженнак вознес безмолвную хвалу Шестерым и вышел из транса.

Квамма и Аскара о чем-то спорили. Прислушавшись, он сообразил, что речь идет об Илларе-ро, лазутчике: Квамма предлагал закопать его в землю по шею, Аскаре казалось более разумным распять Иллара на стене барака, как поступали в лесных поселках с ягуарами-людоедами и всякой хищной тварью, воровавшей скот. Впрочем, санраты всего лишь отводили душу– без кивка наследника никто не рискнул бы прикончить одного из людей Фарассы. Но поводов для такого повеления не имелось. Кто докажет вину шпиона? И кто возьмется утверждать, что глава Очага Барабанщиков скрыл от Джиллора нечто важное? Действительно, всадников в степи что звезд на небе… Разве можно их счесть? И, в конце концов, в день первой атаки на Фирату хиртов было меньше трех тысяч…

Позорное бегство или смерть! Или одно, или другое! Мысль эта вновь молотом застучала в голове, и Дженнак не сразу сообразил, что же подсказывает ему Ахау, Одисс-прародитель. Была ведь и третья возможность – та, что заключалась в словах Кваммы. Слова эти произнес санрат-хашинда, но речение принадлежало кейтабцам, а в их премудростях всегда упоминались либо корабли, либо торговля. Торговля! Если сражаться бесполезно, торгуйся… Торгуйся, благородный наследник Одисса! Торгуйся и хитри, ибо с каждым выигранным днем брат Джиллор подходит все ближе и ближе. Быть может, он уже преодолел стремнины Отца Вод…

Дженнак повернулся к своим санратам, все еще изобретавшим казни для лазутчика Иллар-ро. Некоторое время он не без интереса следил за их спором, невольно поражаясь людской фантазии, потом с решимостью произнес:

– Хватит! Когда обезьяна спорит с попугаем, оба они достаются на обед ягуару! Ты, Квамма, вспомни, что говорил сам в День Ясеня, когда появился этот шилукчу. Ты сказал воистину мудрые слова: если бы мы и узнали, сколько тасситов бродит в степи, это не прибавило бы нам ни единого копья! Пусть будет, что будет… Все в руках Шестерых!

– Да свершится их воля! – дружно ответили санраты, и даже сумрачный Грхаб беззвучно шевельнул губами.

– Пусть свершится, – кивнул Дженнак. – Но не надо забывать, что боги помогают тем, кто не ленится шевелить мозгами.

Санраты уставились на него, словно на сочный плод ананасного дерева. Наконец Квамма нерешительно пробормотал:

– Должны ли мы понимать так, милостивый господин, что ты придумал нечто? Некую хитрость, что выведет нас из тени Коатля на свет Арсолана?

– Разумеется. – Он произнес это с уверенностью, которой не испытывал на самом деле. – Разумеется, Квамма. Мы вступим в переговоры.

Отблеск надежды на лицах санратов погас.

– Пожиратели грязи понимают лишь язык стрелы да копья, – буркнул Аскара. – Какие могут быть с ними переговоры?

– С ними – никаких, – подтвердил Дженнак. – Я потолкую с их вождем, с тем, кто носит перья белого сокола. Он человек светлой крови.

– О! – Брови Аскары изогнулись, точно два тасситских лука. – То-то мне показалось, что кожа у него посветлее, чем у остальных дерьмодавов… Конечно, двое светлорожденных могут потолковать! Нас бы он и слушать не стал.