Люсиков решил устроить две засады — в километре севернее и южнее станции. Тридцать человек он выделил на перетаскивание бревен, а снайперам Ли Фа и Ли Цунь-хэ приказал вести огонь по телеграфным проводам, чтобы нарушить связь противника. Перетаскиванием бревен занялись главным образом крестьяне, им помогали бойцы — помоложе и покрепче. Остальные четыреста с лишним бойцов залегли в цепь восточнее станции в леске, примыкавшем к железнодорожному полотну.

После того как все обязанности были распределены, Люсиков строго-настрого приказал бойцам как следует замаскироваться. Условились, что сигналом к началу действий послужит первый выстрел Ли Фа.

До чего же медленно тянулось время! Казалось, часы совсем остановились. Наконец стрелки показали девять. Мы затаили дыхание. И вот вдали за лесом показался белый дымок, по рельсам загрохотал длинный состав. Паровоз дал два гудка. Ли Фа вскинул винтовку и, прицелившись, выстрелил. Телеграфный провод, идущий на станцию, оборвался. Вслед за первым выстрелом раздались еще два — это Ли Цунь-хэ перебил провода, идущие на север. Едва прозвучал выстрел Ли Фа, все вокруг забурлило, как в котле с кипящей водой: партизаны со всех ног бросились к бревнам, стрелки сосредоточили весь огонь по паровозу. В течение некоторого времени слышалась ружейная стрельба, С криками «ура» крестьяне подтаскивали бревна. Им вторили стрелки-партизаны. С криком «ша»[20] бросились в атаку и бойцы-китайцы.

Поезд на большой скорости мчался вперед и, не останавливаясь, пронесся мимо станции Тыгда. Проскочив станцию, машинист, очевидно, заметил на рельсах завал из бревен. Он резко затормозил и дал задний ход, пытаясь вернуться обратно. Партизаны усилили ружейный огонь по паровозу. Через некоторое время над ним взметнулся черный клуб дыма, а из окон паровозной будки появились языки пламени, видно, взорвался котел, и поезд встал. Из вагонов не отстреливались. Несколько партизан пошли на разведку. Оказалось, эшелон сопровождало человек двадцать, некоторые уже были убиты или ранены. Уцелевшие вражеские солдаты спрятались за мешками с продовольствием. Около двух десятков японцев и белогвардейцев, расквартированных на станции, едва заслышав стрельбу, разбежались.

Очистив эшелон от перепуганных японцев и белогвардейцев, партизаны по приказу командира отряда взломали двери вагонов и принялись за разгрузку. Вскоре подоспели коноводы с лошадьми. Мы приторачивали мешки на спины лошадям. Нагрузив таким образом всех коней, а их было более двухсот, мы скрепя сердце прекратили разгрузку.

Длинной вереницей растянулся конный отряд с продовольствием. Партизаны уходили в сопки, поросшие тайгой. А позади, на железнодорожном полотне, в клубах дыма пылал состав.

Все в отряде — и русские, и китайцы — знали Ли Цунь-хэ, который на расстоянии более ста шагов мог погасить выстрелом горящую лампу. Но особенно прославился Ли Цунь-хэ своим замечательным подвигом.

Зимой 1918 года в созданном несколько месяцев назад отряде насчитывалось всего лишь около десятка старых винтовок. В ту пору отряд расположился лагерем в тайге, в 15 километрах севернее железнодорожной станции и юрода Ушумун. На северной окраине юрода находился пост; на нем каждую ночь стояли два японских солдата, вооруженных винтовками нового образца. В огромных ушанках, неуклюжих ватных тулупах и огромных рукавицах они походили на статуи Будды. Высмотрев как следует расположение японского поста, Ли Цунь-хэ подумал: «Отчего бы не снять эти два чучела как-нибудь темной ночью? И японских дьяволов проучу, и две винтовки для отряда добуду». Тщательно все продумав, Ли Цунь-хэ отправился прямо к командиру отряда. Тот одобрил его план. «Отлично, Ли Цунь-хэ! — сказал Люсиков, похлопав его по плечу. — Будем считать, что это дело поручается тебе!»

Следующая ночь выдалась особенно темной — ни зги не видно. Завывал ветер, крепчал мороз. Напялив на себя вывернутый наизнанку черный бараний тулуп и темную меховую ушанку, сменив сапоги на пимы с мягкой кожаной подошвой, Ли Цунь-хэ направился к городу.

На ощупь пробираясь в потемках, Ли Цунь-хэ то и дело останавливался, напряженно прислушиваясь. И только убедившись, что кругом тихо, он снова шел вперед. Метрах в пятидесяти до поста он лег на землю и пополз. Все ближе и ближе статуи Будд, но вдруг Ли Цунь-хэ нечаянно задел ногой за камень. Японцы насторожились. Но не успели часовые и щелкнуть затворами, как на них, словно тигр, налетел Ли Цунь-хэ и сбил обоих с ног. Все произошло так быстро, что японцы — эти два чурбака — так и не поняли, кто напал на них, черт или человек. Подмяв одного под себя, Ли Цунь-хэ надавал ему таких тумаков, что тот потерял сознание. Другой солдат попытался было встать на ноги. Но Ли Цунь-хэ ударил его прикладом прямо в висок. У японца из глаз посыпались искры, и он без сознания растянулся на земле. Поспешно сорвав с японцев винтовки, Ли Цунь-хэ, орудуя штыком, отправил души часовых на тот свет досматривать сладкие сны. Прихватив с собой все, что можно было унести, смельчак возвратился в отряд.

На следующий день командир собрал всех партизан и рассказал им о подвиге Ли Цунь-хэ. Тут же перед строем герою-партизану была объявлена благодарность.

— Товарищи, — сказал в заключение командир. — Мы все должны брать пример с Ли Цунь-хэ и быть такими же смелыми и отважными, как он, тогда и винтовок в отряде будет — хоть отбавляй.

С той поры все бойцы отряда стали с большим уважением относиться к Ли Цунь-хэ и, встречаясь с ним, поднимали вверх большой палец, говоря: «Хао!» (хорошо).

В июле 1919 года стояла сильнейшая жара. Нам не хватало хорошего оружия, поэтому было решено выступить из района Могоча на соединение с крупным партизанским отрядом под командованием Лю Лян-кэ, который, по имевшимся у нас сведениям, действовал где-то под Сретенском. В этом отряде, в который входили советские и китайские подразделения, насчитывалось более десяти тысяч бойцов. Они были хорошо вооружены: у них имелись карабины, гранаты, пулеметы системы Максима и даже орудия небольшого калибра.

Наш путь из района Могоча к Сретенску пролегал через глухую тайгу. В сопках, поросших лесом, не было никаких дорог. Идешь, идешь — не то, чтобы деревушка попалась, — человека не встретишь. Продовольствия взяли с собой немного, а зверь попадался редко. Вот и экономили — ели только раз в сутки и, подтянув потуже ремни, шли дальше.

Летом в тайге покоя нет от комаров и в особенности от гнуса. Мы отправлялись в путь с рассветом, а примерно к десяти часам утра приходилось делать привал. Разводили костры, и дым спасал от оводов: этих ужасных насекомых в утренние часы появлялось особенно много. Крупы лошадей мгновенно покрывались целыми роями оводов, и бедные животные, искусанные до крови, все время жалобно ржали. Часам к четырем дня оводов становилось меньше, и мы могли, наконец, продолжать свой марш. Но опять недолго: к семи часам вечера из-под гнилых прошлогодних листьев роями взлетали мириады комаров. Насекомые лезли в нос, в горло и глаза. Мы снова останавливались и разжигали костры.

Через четыре дня запасы продовольствия совсем иссякли. Никто не решался резать коней. Однако товарищ Люсиков, видя, что некоторые партизаны-китайцы еле передвигают ноги от голода, приказал зарезать одного коня. Едва сварились первые куски, советские товарищи раздали их ослабевшим от голода китайцам.

Одного за другим резать коней партизаны тоже не могли. И вот Люсиков приказал сделать суточный привал. Все партизаны, за исключением часовых, оставленных для охраны имущества и лошадей, разбившись на группы, каждую из которых возглавлял советский товарищ, отправились в тайгу на охоту.

К вечеру охотники вернулись в лагерь. Самые молодые и крепкие ребята сияли от счастья: они притащили четырех маралов. Каждое животное весило более трехсот килограммов. Все бойцы несказанно обрадовались такой богатой добыче. Мы были обеспечены мясом на несколько дней. Люсиков приказал двигаться дальше.