Он выстрелил без подготовки, надеясь, что широкая мишень, какую из себя представлял Рощинский, не даст пуле пролететь мимо. И его расчет оказался верным: пуля калибра 5, 6 мм впилась в правое подреберье Рощинского и мигом осадила его в коленях. Ройтс вытянул вперед руку, чтобы, прицелившись, наверняка уложить Толстяка. Но ему не хватило сотой, а может, тысячной доли секунды: нижний ствол рыгнул картечью. Пистолет с тяжелым грохотом вылетел из рук Ройтса и стукнулся о край печки.

Пуглов почувствовал, как несколько раскаленных иголок впились в его тело. Но он был жив и почти невредим, лишь несколько дробинок вошли в его плечо и руку. Ройтс, распластавшись, лежал за мешком с деньгами, надеясь, что это лучшая защита в его положении.

Силы покидали хозяина дома. Он не ощущал особой боли, только неподвластная слабость одолевала его. Она исходила от кончиков пальцев левой руки.

Вяло, но все же подчиняясь своей воле, Рощинский осел на пол. Он чувствовал, как подтекает под него тонкий ручеек собственной крови. И как ни странно, чем больше слабело тело, тем спокойнее становилось у него на душе. Она освобождалась от страха и ожиданья.

Рощинский обвел уходящим взглядом свое затрапезное жилье, мысленно попрощался с Авдеевой и Фордом и, теряя сознание, медленно поплыл в сиреневые сумерки…

— Рвем из этого морга! — крикнул Пуглов и заметался по комнате.

— Сумку! Не оставлять же здесь денжуру.

— Да катись ты, Таракаша, со своими дурацкими нравоучениями, — Альфонс, косясь на лежащего без движения Рощинского, начал собирать вывалившиеся из мешка инкассаторские сумки.

Ройтс сбегал на кухню и вернулся с большой сумкой. С той самой, в которой Рощинский отвозил свое добро в ледник к Авдеевой.

— Загружаемся! — заторопился Ройтс. — У нас времени в обрез. — Он поднял с пола свой пистолет и засунул во внутренний карман куртки.

Набив сумку деньгами, которые они вытряхивали из банковских мешков, они подошли к поверженному хозяину дома.

— Пузатая мразь! Ни себе, ни людям! — и Ройтс с силой ударил ногой по ребрам Толстяка.

— Это его беда, — Альфонс поднял с пола тяжелый «франкот». — Где-то здесь должны быть патроны.

— Не знаю, может, в шкафу, — Ройтс сорвал с вешалки пахнущие нафталином тяжелые одежды. — Здесь пусто, надо смотреть в комоде.

На пол полетели все пять ящиков, в которых накопилось чудовищное количество разной рухляди.

— Вот он! — Игорь держал в руках кожаный, плотно набитый патронами патронташ.

— Может, это уже перебор? — усомнился Пуглов. — Сегодня и так много было стрельбы.

— Не дави слабину, Алик! Давай лучше простынь, завернем обрез, — и не дожидаясь Пуглова, он подошел к кровати и выдернул из-под атласного одеяла простынь. Завернув в нее обрез с патронташем, сунул сверток под мышку.

— Можем отваливать, — Пуглов оглядел жилище. — Мы очень грубо сработали, Таракаша.

— Но мы ведь с тобой оборонялись, — Ройтс взглянул на Рощинского, — а этот монстр палил в нас из пушки…

— Тебя об этом пока никто не спрашивает, — Пуглов уже стоял в дверях. — Рвем, Игорь, сейчас тут будет все красно от ментовских фуражек.

— А может, нам сделать здесь небольшой шмон? Не удивлюсь, если Толстяк гнал по телефону туфту…Спинным мозгом чувствую, что золото здесь. Давай быстренько пробежим по углам.

Пуглов повертел пальцем у виска.

— Если соскучился по нарам, что ж — оставайся, а я ухожу

— Да ладно тебе гоношиться. Идем, я и сам не могу больше здесь оставаться.

Они выскочили в прохладную ночь, под едва различимые стенанья Форда. Это были настолько тоскливые ноты, что у Пуглова промеж лопаток побежал холодок.

Они обогнули загородку с собачьей будкой, продрались сквозь заросли жасмина и двинулись в узкий проход, образовавшийся между двумя покосившимися заборами.

— Игорь, погодь! — приглушенно сказал Пуглов. — Куда так гоним, ты знаешь?

— Пока не знаю. Но стоять на месте не собираюсь.

— Я тоже не собираюсь, но представь, что сейчас творится в городе.

— Был бы у нас вертолет…

— А еще бы лучше — перехватчик с вертикальным взлетом. Не морочь себе голову, старик. Нам терять нечего, поэтому рвем к морю. Главное сейчас перемахнуть шоссе.

— А что нам даст море? — Ройтс размашисто двинулся в темноту. Он смутно догадывался, что имел в виду Альфонс, говоря о море. — Ты думаешь, надо идти на спасалку?

— Пока это единственный выход. Возьмем лодку и доберемся до устья, а там до Бычьего берега рукой подать. В том районе много пустых дачных домиков. Пару дней отсидимся, а там видно будет.

Короткими перебежками они добрались до шоссе, но им мешал бесконечный поток машин. Промчался на огромной скорости туристический «мерседес», за ним — вереница частных иномарок, направляющихся на уик-энд за город. Когда они собрались перебежать магистраль, из-за поворота показался милицейский рафик. Он двигался медленно, словно к чему-то прислушивался. Следом за ним — два мотоцикла с омоновцами, вооруженными автоматами.

— Не хватало нам только этого дерьма, — шепнул Ройтс. — От этих ребятишек так просто не отвяжешься, — он нащупал в темноте булыжник и, сильно размахнувшись, бросил его по ходу мотоциклов. В свете фар камень какое-то время кувыркался по асфальту, пока его не увело в сторону, в придорожную траву. Передний мотоцикл резко затормозил, с него соскочили омоновцы и врассыпную разбежались по краям шоссе.

— Зачем ты это сделал? — спросил Пуглов, когда они уже были на другой стороне дороги.

— Просто так, для психологической разрядки. А ты видел, как менты струхнули, подумали, небось, что перед ними граната…Сворачивай на тропинку…

Неожиданно Пуглов спросил:

— А твой одиночный приход к Рощинскому тоже был психологической разрядкой? Чего ты от него хотел?

— Того, что и Нерон с Ножичком. Только слепой не видит, что это за гусь с золотыми лапами. Просто я не хотел тебя втравливать в эту историю.

— Знаешь, как это называется? — Пуглову не хотелось говорить и он, сорвав на ходу несколько ягод рябины, кинул их себе в рот. Кислота свела челюсти и в какой-то степени утолила подступившую жажду.

— Забудь, все это уже в далеком прошлом…Ты слышал, Рощинский с кем-то по телефону говорил о чем-то таком, что нам нужно…При этом упоминал Таньку…Может, завернем к ней и расспросим?

Пуглов тоже помнил слова Толстяка и тоже догадывался о том, как Рощинский распорядился своим добром. Однако предложение Ройтса он отверг на корню.

— Нам в холку дышит весь городской угрозыск, а ты о какой чуши ведешь речь…Давай лучше прибавим шагу…

Вскоре они попали в заросли коринки, приведшие их в широкий, не загороженный двор и оттуда — на поперечную улицу, ведущую в сторону моря. И если бы кто-нибудь из них удосужился взглянуть на небо, то непременно поразился бы его удивительному покою.

Кончился асфальт, и под ногами зашуршала щебенка — шел ремонт дороги. Они метнулись дальше от нее и выбрались на тропинку, уходящую в дюны.

— Да не гони ты так! — хрипло взмолился Ройтс. — Дай передохнуть, — у него в руках белел сверток с «франкотом». Пуглов прижимал к боку висевшую на плече сумку с деньгами.

— Где-то тут спасалка — слева или справа? — спросил Пуглов. — Так затрахали мозги, что ни черта не соображаю.

Они вдруг услышали, как с сиреной промчалась милицейская машина. В дюнах было светло и тихо. Где-то сбоку вскрикнула разбуженная сойка и тут же умолкла. По траве, словно звезды на небе, пластались огоньки светляков. Они мерцали зеленоватым светом и было в этом что-то таинственное, неземное.

— Гоним! — подхватился Ройтс.

Две мощные мужские фигуры устремились на высокую дюну, и вскоре перед ними открылась безмятежная ширь моря, с корабельными огнями на горизонте. Справа, отражаясь в воде, затих ресторан «Морская жемчужина», ближе к ним, золотилось светом окно спасательной станции. Но они прошли мимо нее, спустились почти к самой кромке воды. Со станции несся голос Шуфутинского: «Эй, наяривай, пой, седой, чтоб слеза прошибала в штык, я теперь на всю жизнь блатной, эх, амнистия, пой, старик…»