– Спрашиваешь, мать! – воспрянул вечно голодный Леха.

Тетка сначала постелила салфетки на тумбочки, положила ложки, вилки и ножи, привезенные из особняка. Сима считала, что больничная посуда не для Марка. Закончив сервировку, налила в тарелки суп, источающий аромат специй, и разнесла каждому больному. А Тимур вновь очутился у койки Ставрова:

– Задание выполнил, у Алискиной тети был, новостей нет.

Ставров отодвинул тарелку, лег на спину, положив руку на лоб. Тишину в палате нарушали только ложки в руках Кеши и Лехи, звякающие о тарелки. Сима присела на край кровати Ставрова, очень проникновенно спросила:

– Что, Марк, так сильно к сердцу припала?

– Отстань, – беззлобно выдохнул тот.

– И сколько ж ее нет? – страшно жаждала удовлетворить свое любопытство Сима.

– Два месяца с гаком, – ответил вместо Ставрова Леха, уплетая суп.

– Долгонько… – протянула Сима, с сочувствием глядя на Марка.

– Можно мне высказаться по поводу? – поднял руку, как школьник, Тимур.

– Каркай, – разрешил Леха. – Тетка, что там у нас на второе?

– Ой, я сейчас… – подскочила та. – Отбивные и пельмени. Еще салатики.

– Девушка пропала два с половиной месяца назад, – начал Тимур, жестикулируя, будто дирижер перед оркестром. – Это долгий срок. Если предположить, что ее выкрали те двое…

– Найду, прикончу обоих, у меня теперь личный счет, – вставил Леха.

– Так вот, – продолжил Тимур, – если ее выкрали, то мне непонятны цели. Допустим, сделали это, чтобы получить выкуп. Это ж логично. Почему до сих пор не потребовали?

– А убить не могли? – наконец вступил неразговорчивый Кеша. Он никогда не лез в разговоры, считая своим долгом лишь охрану, а мозгами двигать не его дело.

– С целью насолить боссу? – подхватил Тимур. – Почему труп не подбросили? Нате, господин Ставров, пострадайте: из-за вас замочили девушку. Почему?

– Ты не знаешь эту тварь, – мрачно и зло выговорил Ставров. – Вон Сима, она тебе может порассказать. Логику здесь искать глупо, она же сдвинутая.

– Да уж… – подтвердила тетка. – Как земля носит таких гадюк?

– Алиса жива, я уверен, и она у них, – сказал Ставров.

– Тогда все вопросы отпадают, – развел руками Тимур, а про себя подумал, что надежды юношей питают. – Да, кстати, тетя Алисы просит денег. Хочет в соседних областях подать в розыск.

– Милиция наверняка без нее сообщила, – сказал Кеша.

– Тетя сомневается, говорит, на чужие беды им плевать, – возразил Тимур.

– Дай. Пусть хоть она шевелится, – вздохнул Ставров. – Сколько надо?

– Думаю, штуки три ей хватит пока, – неуверенно произнес Тимур.

– Сима, выдашь ему шесть. Но учти, Тимур, я проверю…

– Шеф, обижаешь! У своих не тырю, да и на приколе я.

– Вот мы тут, босс, лежим вторую неделю, – сказал Леха, – телик только и смотрим, а ни разу объявления о пропаже Алисы не слышали.

– Что ты этим хочешь сказать? – повернул к нему голову Ставров.

– Ну, не знаю… я просто думаю вслух.

– Ну, вы и даете, ребята, – ухмыльнулся Тимур. – Вас сколько не было? А сколько вы лежите? Чтобы каждый день на всех каналах квакали про Алису, ты, босс, с сумой по миру пойдешь. Это дорого.

– Вообще-то, такие объявления, кажется, бесплатно делаются, – предположил Кеша.

– Не каждый же день, – возразил Марк. – Дай денег и скажи, чтобы наняла детектива, я оплачу. Давно надо было так сделать. У тебя, Тимур, есть новости о нашей парочке?

– Вынужден огорчить. Но вот что я придумал. Когда ты выберешься из больницы, давай я буду ездить следом. То есть мне нужны колеса, желательно с затемненными стеклами. Ты всегда будешь в поле моего зрения, таким образом при появлении мотоциклиста я смогу выследить его или ее и выяснить, где они прячутся. Ведь явно где-то поблизости живут. Судя по их упорству, они обязательно всплывут, а меня в лицо не знают. Мотоциклист вряд ли запомнил в тот раз, когда от нас слинял по тротуару.

– Что, страшно стало с боссом на одних колесах кататься? – гоготнул Леха, хотел выразиться покрепче, но постеснялся Симы.

– Ну что ты в самом деле… – надулся Тимур. – Другим способом мы их не отловим. Где искать? И как? Возникают внезапно, преследовать террористов нам не на чем. Однажды уже преследовали все вместе на одной тачке, и что? А вот когда они не будут знать, что за боссом всегда едет наблюдатель…

– Ты послушай его, Марк, он дело говорит, – вдруг поддержала Сима.

– Помолчи, старая, – отмахнулся Ставров. – Хорошо, будут тебе стекла на колесах. И пора отсюда убираться, надоело мне лежать без дела.

– Точно, пора, – согласился Леха. – Я хоть сейчас.

Сима собрала тарелки, оставила еды на полк, и Тимур повез ее в особняк.

Лина позвонила Лазарю поздно ночью:

– Разузнал?

– Звонил секретарше, сказала, что он на лечении, но не сказала где.

– Значит, он жив? – оживилась Лина.

– Жив, – буркнул Лазарь. – Тебя, слышу, это радует.

– Да. Ты знаешь почему.

– Знаю. Но мне вся эта возня осточертела.

– Потерпи, пожалуйста, – уговаривала она, почувствовав, что Лазарь уже на пределе. – Осталось совсем немного…

– Когда приедешь? – перебил он поток обещаний, которыми сыт по горло.

– При первой возможности. Пока не могу сказать точно. Лазарь…

– Да?

– Прошу тебя, наберись терпения. (Пауза.) Мне тоже плохо без тебя… (Пауза.) Больше ничего не предпринимай, хорошо? (Пауза.) Почему ты молчишь?

– Набираюсь терпения.

– Я понимаю, тебе трудно. Дождись меня, мы спокойно все обсудим. Пока.

Терпение… Зачем и для чего? Он только и помнил себя в тисках терпения, оно стало его вторым «я», ненавистным горбом за плечами и палачом, потому что терпение заставляло сносить унижения и физические истязания. Оно подчиняло и не кончалось. Теперь оно требовало ждать. Чего? Хорошего. Терпи, и придет день абстрактного хорошего. Что заключает в себе хорошее, Лазарь уже и не знал, но ждал, терпел. Впрочем, терпение всегда связано с ожиданием, потому что ожидание – это и есть не что иное, как терпение. По-видимому, Лазарь подбирался к финишу, оттого что не мог больше ждать. Не хотел.

Он осторожно положил трубку, словно она из хрусталя, и неизвестно кому были предназначены слова:

– Я покончу с тобой.

Возможно, терпению…

Снова конура под крышей, которую, по счастью, не заняли. Для нищего она дорогая, для человека с маломальскими средствами убога. Несколько дней Володька провалялся на кровати, ничего не делая, уговаривая себя, что Полин не было. Однако, закрывая глаза, видел ее, как наяву. Однажды, когда встал открыть окно, вдруг зашумело в голове. Вспомнил, что почти ничего не ел все эти дни, а так недолго и на тот свет отчалить. «Стоп, – сказал себе, – в мои планы это не входит». Он, как оказалось, ранимый и впечатлительный, но не до такой же степени, чтобы расстаться с жизнью. Пора кончать с переживаниями – надо пахать, завоевывать столицу живописи, а не сопли размазывать. Осталось немного денег, на некоторое время хватит. А вот на средства производства снова предстояло заработать.

И Володька двинул к Муангме, выходцу из Центральной Африки, который помогал нелегалам – безвизовым эмигрантам – найти работу, несомненно, имея с них барыш. С Володькой дело обстояло иначе, он с документами – Полин продлила визу, – а таким значительно легче устроиться. Первое, что сделали Томас Муангма и «рюс Володья», – напились. Ну, попойка есть попойка, сближает народы, языки всех народов становятся доступны. Володька дополз до своей комнаты и отключился. Тоже полезно, ибо утром хандры как не бывало, голова раскалывалась, но на работу – разгружать ящики с провизией на рынке – мужественно пошел в сопровождении Томаса.

К концу рабочего дня устал, как последняя собака, свалился и заснул. Позже Томас пожаловал, напомнил, что Володька хотел его рисовать, даже сделал сангиной наброски, которые подарил ему. Художник искренне удивился, глядя на собственные творения, так как не помнил, когда их сделал. После тяжкого труда грузчика не до художеств, но упрямый гений, несмотря на боли в мышцах всего тела, усадил Томаса на стул, заставив обнажить торс. Черный, как антрацит, Томас с великолепным мускулистым телом, на котором играли блики света, – это что-то. Пальцы плохо слушались, труд грузчика не для живописца, однако усилием воли смог подчинить их. Мелки пастели вырисовывали чернокожего гиганта, а Володька вновь ощутил азарт, ту страсть, которая восстанавливает внутренние ресурсы. Эх, маслом бы написать Томаса! Ничего, напишет!