— Трудная задача, монсеньор! — сказал д’Артаньян, принимая свой прежний серьезный вид.

— Но, — сказал Мазарини, внимательно следя за каждым движением лица д’Артаньяна, — вы не делали таких оговорок, когда дело шло о короле и королеве.

— Король и королева — мои повелители, монсеньор, — ответил мушкетер. — Моя жизнь принадлежит им. Если они ее требуют, мне нечего возразить.

«Это правда, — пробормотал Мазарини. — Твоя жизнь мне не принадлежит, и мне следует купить ее у тебя, не так ли?»

И с глубоким вздохом он начал поворачивать перстень алмазом наружу.

Д’Артаньян улыбнулся.

Эти два человека сходились в одном — в лукавстве. Если бы они так же сходились в мужестве, один под руководством другого совершил бы великие дела.

— Вы, конечно, понимаете, — сказал Мазарини, — что если я требую от вас этой услуги, то собираюсь и отблагодарить за нее.

— Только собираетесь, ваше преосвященство? — спросил д’Артаньян.

— Смотрите, любезный д’Артаньян, — сказал Мазарини, снимая перстень с пальца, — вот алмаз, который был когда-то вашим. Справедливость требует, чтобы я его вам вернул: возьмите его, умоляю.

Д’Артаньян не заставил Мазарини повторять; он взял перстень, посмотрел, прежний ли в нем камень, и, убедившись в чистоте его воды, надел его себе на палец с несказанным удовольствием.

— Я очень дорожил им, — сказал Мазарини, провожая камень взглядом, — но все равно, я отдаю его вам с большой радостью.

— А я, монсеньор, принимаю его с не меньшей радостью. Теперь поговорим о ваших делах. Вы хотите уехать раньше всех?

— Да, хотел бы.

— В котором часу?

— В десять.

— А королева, когда она поедет?

— В полночь.

— Тогда это возможно: сначала я вывезу вас, а затем, когда вы будете вне города, вернусь за королевой.

— Превосходно. Но как же мне выбраться из Парижа?

— Предоставьте это мне.

— Даю вам полную власть, возьмите конвой, какой найдете нужным.

Д’Артаньян покачал головой.

— Мне кажется, это самое надежное средство, — сказал Мазарини.

— Для вас, монсеньор, но не для королевы.

Мазарини прикусил губы.

— Тогда как же мы поступим? — спросил он.

— Предоставьте это мне, монсеньор.

— Гм! — сказал Мазарини.

— Предоставьте мне все решать и устраивать…

— Однако же…

— Или ищите себе другого, — прибавил д’Артаньян, поворачиваясь к нему спиной.

«Эге, — сказал Мазарини про себя, — он, кажется, собирается улизнуть с перстнем».

И он позвал его назад.

— Д’Артаньян, дорогой мой д’Артаньян! — сказал он ласковым голосом.

— Что прикажете, монсеньор?

— Вы отвечаете мне за успех?

— Я не отвечаю ни за что; я сделаю все, что смогу.

— Все, что сможете?

— Да.

— Ну хорошо, я вам вверяюсь.

«Великое счастье!» — подумал д’Артаньян.

— Итак, в половине десятого вы будете здесь?

— Я застану ваше преосвященство готовым?

— Разумеется, я буду готов.

— Итак, решено. Теперь не угодно ли вам, монсеньор, чтобы я повидался с королевой?

— Зачем?

— Я желал бы получить приказание из собственных уст ее величества.

— Она поручила мне передать его вам.

— Но она могла забыть что-нибудь.

— Вы непременно хотите ее видеть?

— Это необходимо, монсеньор.

Мазарини колебался с минуту. Д’Артаньян стоял на своем.

— Ну хорошо, — сказал Мазарини, — я проведу вас к ней, но ни слова о нашем разговоре.

— Все останется между нами, монсеньор, — сказал д’Артаньян.

— Вы клянетесь молчать?

— Я никогда не клянусь. Я говорю «да» или «нет» и держу свое слово как дворянин.

— Я вижу, мне придется слепо на вас положиться.

— Это будет самое лучшее, поверьте мне, монсеньор.

— Идемте, — сказал Мазарини.

Мазарини ввел д’Артаньяна в молельню королевы, затем велел ему обождать.

Д’Артаньян ждал недолго. Через пять минут вошла королева в парадном туалете. В этом наряде ей едва можно было дать тридцать пять лет; она все еще была очень красива.

— Это вы, д’Артаньян! — сказала она с любезной улыбкой. — Благодарю вас, что вы настояли на свидании со мной.

— Простите меня, ваше величество, — сказал д’Артаньян, — но я хотел получить приказание из ваших собственных уст.

— Вы знаете, в чем дело?

— Да, ваше величество.

— Вы принимаете поручение, которое я на вас возлагаю?

— Принимаю с благодарностью.

— Хорошо, будьте здесь в полночь.

— Слушаю, ваше величество.

— Д’Артаньян, — сказала королева, — я слишком хорошо знаю ваше бескорыстие, чтобы говорить вам сейчас о моей благодарности, но, клянусь вам, я не забуду эту вторую услугу, как забыла первую.

— Ваше величество вольны помнить или забывать, и я не понимаю, о чем угодно говорить вашему величеству.

И д’Артаньян поклонился.

— Ступайте, — сказала королева с очаровательнейшей улыбкой, — ступайте и возвращайтесь в полночь.

Движением руки она отпустила д’Артаньяна, и он удалился; но, выходя, он бросил взгляд на портьеру, из-за которой появилась королева, и из-под нижнего края драпировки заметил кончик бархатного башмака.

«Отлично, — подумал он, — Мазарини подслушивал, не выдам ли я его. Право, этот итальянский паяц не стоит того, чтобы ему служил честный человек».

Несмотря на это, д’Артаньян точно явился на свидание; в половине десятого он вошел в приемную.

Бернуин ожидал его и ввел в кабинет.

Он нашел кардинала переодетым для поездки верхом. Он был очень красив в этом костюме, который носил, как мы уже говорили, с большим изяществом.

Однако он был очень бледен, и его пробирала дрожь.

— Вы один? — спросил Мазарини.

— Да, ваше преосвященство.

— А добрейший дю Валлон? Разве он не доставит нам удовольствия быть нашим спутником?

— Конечно, монсеньор, он ожидает нас в своей карете.

— Где?

— У калитки дворцового сада.

— Так мы поедем в его карете?

— Да, монсеньор.

— И без других провожатых, кроме вас двоих?

— Разве этого мало? Даже одного из нас было бы достаточно.

— Право, дорогой д’Артаньян, ваше хладнокровие меня просто пугает.

— Я думал, напротив, что оно должно вас ободрить.

— А Бернуина разве мы не возьмем с собой?

— Для него нет места, он догонит ваше преосвященство.

— Нечего делать, — сказал Мазарини, — приходится вас во всем слушаться.

— Монсеньор, еще есть время одуматься, — сказал д’Артаньян. — Это целиком во власти вашего преосвященства.

— Нет, нет, едем, — сказал Мазарини.

И оба спустились по потайной лестнице; Мазарини опирался на д’Артаньяна, и д’Артаньян чувствовал, как дрожала рука кардинала.

Они прошли через двор Пале-Рояля, где еще стояло несколько карет запоздавших гостей, вошли в сад и достигли калитки.

Мазарини хотел отомкнуть ее своим ключом, но рука его дрожала так сильно, что он никак не мог попасть в замочную скважину.

— Позвольте мне, — сказал д’Артаньян.

Мазарини дал ему ключ; д’Артаньян отпер и положил ключ себе в карман; он рассчитывал воспользоваться им на обратном пути.

Подножка была опущена, дверца открыта; Мушкетон стоял у дверцы. Портос сидел внутри кареты.

— Входите, монсеньор, — сказал д’Артаньян.

Мазарини не заставил просить себя дважды и быстро вскочил в карету.

Д’Артаньян вошел вслед за ним. Мушкетон захлопнул дверцу и, кряхтя, взгромоздился на запятки. Он пробовал отвертеться от этой поездки под предлогом своей раны, которая еще давала себя чувствовать, но д’Артаньян сказал ему: «Оставайтесь, если хотите, мой дорогой Мустон, но предупреждаю вас, что Париж запылает этой ночью».

Мушкетон не расспрашивал больше и заявил, что готов последовать за своим господином и за д’Артаньяном хоть на край света.

Карета поехала спокойной рысью, не внушавшей ни малейшего подозрения, что ее седоки очень спешат. Кардинал отер себе лоб носовым платком и огляделся.