— Перестаньте думать о них, мой милый лорд Уодсворд. Ваше время на земле теперь принадлежит только вам. В эти последние дни текущего воплощения я пришёл, чтобы дать вам то знание, которого вы искали всю жизнь и для которого вы проложили себе дорожку ногами тех, кто приходил к вам за утешением и уходил не только утешенным, но и с сознанием, что у него есть друг. К вам приходили за миром, а уходили не только в мире, но и в радости понимания своего права на жизнь, на счастье, на труд.

Сбросьте с себя все путы условностей, что мешают вам общаться в огне и духе. Все слёзы, скорби, страсти, что собрало ваше сердце, как в чашу, уже горят не в одном вашем сердце, но и в моём, и в сердцах целого ряда светлых людей, поставивших себе целью общее благо. На вас нет уже ни оков условной любви, ни оков предрассудков. Живите все эти дни, как живут после смерти всего личного. Живите, благословляя каждый день в мужестве и мудрости, в любви неугасимой Великой Матери Жизни.

Не только дочери вашей Алисе, но и юному обожателю вашему Сандре, а также тайно и очень глубоко страдающему Мильдрею, и моим детям, Наль и Николаю, всем преподайте великий урок мудреца, прощающегося с земной жизнью радостно и спокойно, чтобы начать, вернее, продолжить труд жизни вечной.

Рассматривайте все эти дни как дни заслуженного беззаботного отдыха и пожинайте плоды разбросанной, как горсть драгоценных камней, любви на земле.

Флорентиец проводил пастора в его прекрасную комнату, из которой открывался вид на залитый луною парк.

— Я незаслуженно счастлив, лорд Бенедикт. Я даже и мечтать не мог о красоте, в какой живу сейчас. И если вы говорите, что в долгу у меня, то что же сказать мне? Я молился Отцу, чтобы отойти в мире, и я не находил его. Вы помогли раскрыться сердцу моему не только в мире, но и в полной радости. Как прекрасна жизнь! Как могуч и велик росток этой жизни в человеке, если он веками меняет форму и вновь живёт! Только сейчас мне это до конца ясно. Зачем же церковь учит оплакивать смерть? Зачем учит: "Упокой со отцы", если только в самом себе можно обрести покой. И найти его, — я понял, — можно только живя в свете. Да, нужно учить, как жить в свете, пока человек трудится на земле, а не как упокоиться с отцами.

— Спокойной ночи, лорд Уодсворд, до завтра. Вот вам ещё пилюля, она принесёт вам сон.

Флорентиец подал пастору лекарственную конфету, крепко пожал ему руку и, ещё раз пожелав спокойной ночи, спустился к себе вниз. Пастор, посидев ещё немного в тишине, почувствовал такое сильное желание спать, что едва успел раздеться, как мгновенно заснул.

Казалось, весь дом спал, погруженный в тишину. Но сам хозяин сидел за письменным столом и писал письмо, иногда пристально вглядываясь во что-то вдалеке. Дверь на террасу была открыта, аромат цветов проникал в комнату. Изредка ветерок колебал пламя свечей и заставлял огонь переливаться и играть золотом волос писавшего. Внезапно Флорентиец поднял голову, прислушался к чему-то и, покачав головой, тихо сказал:

— Алиса, Алиса, я надеялся, что у тебя будет больше сил сегодня. Сойди сюда, если тебе так трудно и тяжело. Я думал, ты поняла, что должна поддержать отца и превратить в земной рай его последние дни, а ты предаёшься печали о себе. Перестань плакать и приди сюда.

А Алиса, вернувшись в свою комнату, накинула белый фланелевый халат, распахнула дверь на балкон, опустилась в кресло и застыла в горьком сознании неизбежной разлуки с обожаемым отцом. Она вспоминала. Ни разу она не видела отца раздражённым. Ни разу он не вошёл в дом без улыбки. Какой бы скорбью ни болело его сердце, он входил в дом, неся ласковое слово каждому. Многое, чего не понимала Алиса в детстве, стало ясно ей теперь. Но её детское сердце разгадало драму отца. И каждое её движение, каждое дело дня — всё было единым стремлением: защитить отца, не дать ему заметить ничего тяжёлого, отвести от него очередной удар.

Два сердца, две жизни, отца и дочери, слились в одно целое. И теперь… отрывалась часть её сердца. Не отец уходил, но от её собственного сердца отрезалась половина. День без отца… И Алиса изнемогала от муки. Вся тонула в той крови, что, казалось ей, сочилась из её сердца. Она сидела без мыслей, без надежд, придавленная страданием, точно слыша, как из сердца её каплет кровь, собираясь вокруг неё целым озером.

Внезапно, точно электрический ток, пробежала по ней какая-то сила. Девушка вспомнила всё, что лорд Бенедикт говорил ей за последние дни. Так ярко вспомнила, точно услышала его голос; сейчас, в ночной тишине, он звал её к себе. Она — мгновенье назад такая обессиленная — встала и отёрла глаза. Образное представление своих страданий, как текущей из сердца крови, было так сильно, так ярко, что ей казалось, что и сейчас из сердца её каплет кровь. Она зажала сердце руками и посмотрела себе под ноги, желая убедиться, не стоит ли она в луже крови.

Бросив взгляд вниз, в сад, она увидела лорда Бенедикта, который звал её жестом руки. Она сошла с лестницы и увидела, что он стоит на пороге своего кабинета.

— Войди, дитя, — сказал он, закрывая за нею дверь. — Мы с тобою да ещё один человек в доме не спим в эту ночь. Остальные нашли силы быть мудрыми и принять жизнь, как она идёт. Ты думаешь, что не спит Сандра. Нет, индусу я дал успокоительных капель, он спит, как и твой отец. Не спит тот, кто ни словом не обмолвился о твоих и своих страданиях. Не спит лорд Мильдрей, сердце которого разрывается от твоей драмы, от твоей тоски. Чтобы остановить кровь, текущую сейчас из твоего сердца, он рад был бы лечь на плаху. И сейчас, внешне спокойный, мечется, как тигр в клетке, не находя никакого решения. Не плакать, не истекать кровью тебе надо, дочь моя. Но вспомнить, как у вечного огня ты обещала нести утешение и помощь людям. Что толку сидеть и плакать? Разве неизбежное не свершится потому, что ты плачешь? В ком может найти отец твой силу и отдых сейчас? Сейчас, когда ему предстоит переменить форму своей жизни. Ты привыкла называть эту перемену смертью. Но смерти нет, это наше заблуждение. Я уже говорил тебе: пока живёшь — не теряй ни мгновения в пустоте. Ищи творить сердцем. А в слезах нет места творящей силе. О чём бы ни плакал человек, он плачет о себе. Высшая форма человеческой любви — это действие, энергия. Тот, кто мужается, только тот вступает на высокий путь благородства и самоотвержения. И только в таком бесстрашном сердце нуждается жизнь.

В жизни нет мгновений остановки. Она — вечное движение, вечное стремление вперёд. И только мужественный движется в ногу с нею. Если и впредь ты будешь оплакивать каждый неожиданный — только по твоей невежественности — удар судьбы, то тебе нет надобности жить подле меня. Ты хочешь разделить со мной жизнь. А это жизнь самоотверженного труда. В ней проходят, чередуясь, победы, разочарования, скорби и радости. Но унынию в ней нет места.

Смерть — предрассудок человека, исходящий от его варварского отношения к жизни. Смотри на эту дивную природу: уже начинается рассвет, а луна ещё светит. И с каждым мгновением ты видишь, как день сменяет ночь, и всё это форма той же Единой, Жизни, что живёт в тебе, во мне, в солнце, в облаке, в траве. Много учась, ты обретёшь знания, и тебя перестанет выбивать из колеи закон жизни и смерти. Сегодня пойми крепко и ясно: если хочешь опять встретиться с отцом, готовь то священное и высокое место, где это стало бы возможным. Знай: ты МОЖЕШЬ СОЗдать ту семью, где отец твой будет вновь воплощён. Ты МОЖЕШЬ СТать ему матерью и воздать материнской любовью и заботой за все его заботы о тебе, за всю его любовь. Но «может» ещё не значит «будет». В тебе сила, в тебе любовь, в тебе возможности повернуть руль судьбы так или иначе. И всё зависит от того, как ты проводишь сейчас отца и какое уже теперь дашь ему благословение.

Девушка, преображенная, сияющая, приникла к руке своего великого друга и прошептала:

— Я всё поняла. От вас перелилась в меня сила. Мне больше не о чем плакать… Но лорд Мильдрей? Как я могу его утешить?