— Да погодите, мама, делить шкуру неубитого медведя. Я согласна написать Тендлю записочку и обещаю вам, что постараюсь повлиять на Алису, не доводя дела до суда. Она девчонка упрямая, но всё же можно попытаться. Я ей напишу и буду звать её приехать повидаться. Ну, мы и постараемся её не выпустить больше. Пусть опекун тогда судится с нами.

— Нет, Алиса не упряма. Если с ней обращаться ласково, — чего нам с тобой никогда не хотелось делать, — из неё можно верёвки вить. Покойный папенька не столько любил её, сколько отлично понимал эту черту её характера и пользовался ею. Девчонка воображала, что он души в ней не чает, и отвечала ему настоящей преданностью. Если хочешь, чтобы Алиса приехала, притворись, что тоскуешь, напиши побольше ласковых слов. Она размечтается и приедет.

Умная Дженни, отлично понимавшая цельность и прямоту характеров отца и сестры, не заблуждалась по поводу их отношений. Она знала сходство вкусов и идей, на которых покоилась их дружба. Но что единственным подходом к Алисе были ласка и призыв к милосердию, — в этом Дженни не сомневалась. Написав коротенькую записку Тендлю, шутливо прося её извинить, — Дженни отдала записку матери, которая настаивала на том, чтобы самой отвезти её молодому человеку.

Правда, пасторша не столько верила в свои дипломатические таланты, сколько ей хотелось теперь убедиться в богатстве Тендля, который жил, судя по адресу, на одной из лучших лондонских улиц. Наскоро перекусив, пасторша отправилась в город. А Дженни села за письмо к Алисе. Сначала ей казалось, что письмо это написать легко и просто. Но прошло уже почти четверть часа, а на листе красовалось трафаретное: "Милая Алиса". Привычное горделиво-снисходительное отношение к сестре, властный, приказной тон, с каким она всегда обращалась с сестрой-дурнушкой, не позволяли ничего другого, что сама Дженни понимала как ласку.

Алиса продолжала ей казаться глупым ребёнком, достаточно упрямым в своём отношении к отцу и лорду Бенедикту, которых она свято чтила. Дженни вспомнила и вид Алисы, и отцовское выражение непреклонной воли, когда она, по мнению сестры, недостаточно почтительно отозвалась о лорде Бенедикте.

Наконец Дженни решила воззвать к гордости Алисы и доказать ей, что невозможно жить в чужом доме в роли приживалки графини Т., тогда как родная сестра обречена ею на одиночество. Дженни так искренно поверила, что она жертва жестокости Алисы, что ей стало легко, и она начала письмо с серии обвинений.

"Ты бросила нас с мамой на произвол судьбы и говоришь, что ты нас очень любишь. Ты даже не интересуешься, как мы живём и будем жить в этом старом, отвратительном, неуютном доме. Если ты думаешь, что для меня и мамы приемлемы те условия, которые ты нам предлагаешь, то, очевидно, ты совсем забыла о наших привычках и вкусах. Кроме того, если бы ты нас любила, ты не только не писала бы таких смехотворных распоряжений, но сказала бы отцу, что он от старости и болезней теряет всякое чувство меры. Тебе, Алиса, известен мой вкус к роскошной жизни. Зачем же ты продолжаешь жить при чужой женщине, которая может заменить тебя хоть десятью швеями. Ведь не всегда же ты будешь сидеть дома. Скоро я выйду замуж, тогда можно будет подыскать приличного мужа тебе. Твои вкусы так скромны, что найти партию будет нетрудно. Если ты искренна в своих словах, не оставляй нас с мамой. Ты ведь знаешь, что нам было нелегко. То, чего нам с нею хотелось, не нравилось отцу и он на всё накладывал вето. Теперь мы, наконец, можем начать жить, как нам хочется. Но для этого надо, чтобы ты была дома. А ты, злая девочка, совсем покинула нас. Если ты заупрямишься и не пожелаешь возвратиться немедленно домой, нам придется обратиться в суд. И на суде выяснится, что отец был ненормален, огласки чего ты, наверное, не очень хочешь. Что касается твоего письма, — не его лирических мест, — а той части, где ты даёшь свои «распоряжения», то я их просто не принимаю всерьёз. Но об этом поговорим дома, когда ты вернёшься из своей достаточно затянувшейся отлучки. Я кончаю письмо и ещё раз напоминаю тебе, что девушка из общества, случайно попавшая в пасторские дочки, вместо того чтобы занять в свете блестящее положение, не должна жить приживалкой в чужом доме. Возвращайся скорее домой и развяжи нам с мамой руки. До скорого свидания. Твоя Дженни".

Дженни осталась очень довольна своим письмом и, полная сознания исполненного тяжёлого долга, стала ждать возвращения пасторши. Леди Катарина вернулась в довольно плохом расположении духа. Дом мистера Тендля оказался отличным особняком. Но сам хозяин жил на даче, домой заглядывал редко и только по утрам бывал в конторе дяди. Все эти сведения, весьма неохотно, дал ей дворник. С трудом удалось пасторше узнать адрес конторы. Разочарованные мать и дочь решили отправить письмо по почте, так как Дженни категорически воспротивилась желанию матери передать письмо Тендлю в конторе.

И Дженни, и леди Катарина, обе были раздражены неудачей. Обе чувствовали себя одинокими, и обе не знали, чем и как себя занять. Поболтав о всяких пустяках, они отправились спать, не признаваясь друг дружке, как тревожно у них на сердце.

Завистливые струйки пробегали по сердцу Дженни, когда она думала, что вот Алиса сидит в деревне, окруженная мужчинами, и не знает никаких забот, их взял на себя её богатый опекун.

И Дженни решила бороться, вырвав у опекуна Алису, чего бы ей это ни стоило. Если не Тендль, то кто-то другой, но замуж она выйдет, и лорд Бенедикт хорошо запомнит на всю жизнь, как насолила ему Дженни.

Эти приятные мысли успокоили Дженни, и она легла спать, исполненная решимости.

Возвратившись к себе в кабинет. Флорентиец, собственноручно разбиравший свою почту, долго читал письма. Ответив на некоторые короткими записками, сделав на других пометки, он призадумался, глядя на портрет пастора, стоявший на полке неподалёку от письменного стола.

— Да, друг, я обещал тебе позаботиться о твоих детях, — проговорил он, обращаясь к портрету. — Попытаюсь ещё раз написать Дженни, хотя уверен, что страсти, ярость и зависть уже настолько открыли её сердце злу, что будет невозможно остановить катящийся к ней ком гадов. Думаю, что окончательное падение не минует её. Но… я обещал и ещё раз постараюсь ей помочь.

Знавшим Флорентийца трудно было и представить его лицо таким, каким оно было во время этого разговора с пастором. Необычайная нежность светилась в его глазах. На лице его лежали скорбь и печаль о пути человека, создавшего для себя безвыходный круг мучений. Это прекрасное лицо, всегда юное, было строгим, бледным и таким постаревшим, точно вековая мудрость легла на него. Флорентиец взял бумагу и снова задумался, пристально всматриваясь вдаль.

"Дженни, — писал он, — сравните дату и час написания наших писем. Ваше письмо к Алисе всё ещё лежит перед Вами, а я уже знаю, о чём оно, от первого до последнего слова. Как знаю, в каком хаосе мыслей и чувств Вы сейчас живёте. Я прошу Вас заметить дату и час, чтобы Вы не подумали, что я вскрыл письмо больной Алисы. Я писал Вам, что сестра Ваша очень больна. Но Вы ни одним словом не выразили ей сочувствия. Многое я сказал Вам в первом письме. Но Вы прочли его невнимательно и разорвали в припадке ярости.

Я объяснял Вам, что злоба — вовсе не невинное занятие. Каждый раз, когда Вы сердитесь. Вы привлекаете к себе токи зла из эфира. Сегодня, — как, впрочем, часто за последнее время, — Вы полностью покрыты уродливыми красными и чёрными пиявками с такими безобразными рыльцами, какие только возможно вообразить. И все они — порождение Ваших страстей. Вашей зависти, раздражения и злобы. После того как Вам будет казаться, что Вы уже успокоились и овладели собой, — буря в атмосфере вблизи Вас всё ещё будет продолжаться, по крайней мере двое суток.

Как Вы думаете, Дженни, кто может приближаться к Вам, пока уродливые существа сосут Ваши страсти, питаясь ими, как обычные пиявки кровью? Всякое чистое существо очень чувствительно к смраду этих маленьких животных. И оно бежит тех, кто окружен их кольцом, кто лишён самообладания. Чистое существо, встречаясь с распущенным человеком, привыкшим жить среди раздражённых выкриков, постоянной вспыльчивости, страдает не меньше, чем при встрече с прокажённым. Злой же, обладающий только упорством воли, мчится навстречу, с восторгом видя перед собою орудие для своих целей. Скрывая под лицемерной маской свои истинные побуждения, он окружает жертву внешним блеском, заманивает богатством, иногда притворяется влюблённым или любящим. Но всё это ложь, а суть — подавить волю несчастного, чтобы завладеть им окончательно. Узнайте, Дженни, закон Вселенной, закон, которому подчинено всё духовное и материальное на земле: мир сердца определяет место человека во Вселенной, как сила притяжения земли заставляет его ходить вверх головой. Духовная сила человека — это та светящаяся материя, что соткана миром его сердца. Эта материя, как шар из атмосферных токов, окружает его.