— Нет, Учитель только приказал мне выполнить поручение Дартана: передать письма и посылки из оазиса.

Лица матери и сына просветлели, оба вздохнули облегченно.

— Ах, вот как! Ну, мы здесь ни в чем не нуждаемся. Дедушка Дартан мог бы о нас и не беспокоиться. Впрочем, мы, конечно, рады будем видеть Вас и получить свои подарки, — переходя снова на надменный тон и, подымая высоко свою красивую голову, сказал мне Деметро.

Я посмотрел на сестер и постарался всеми силами влить мир в их сердца, негодование которых сказывалось на их возбужденных и расстроенных лицах.

Раздался легкий стук, и я увидел в дверях фигуру Славы — Вам что? Вы ко мне? Я сейчас занят, придите потом.

Тон Деметро был невыносимо высокомерен.

— Нет, это за мной, — поспешно вставая, сказал я, огорченный неприязненным тоном, который пришлось вынести моему любезному проводнику из-за меня.

— Куда же Вы так спешите? Останьтесь, пожалуйста, поужинать, — просила меня сестра Леокадия.

— Да, да, — поддержал ее сын. — Ведь Вы были невольной причиной, что мы с матерью остались в одиночестве. Как видите, все друзья разбежались. Теперь Ваша прямая обязанность развлечь нас.

— Простите, я лишь скромный келейник своего господина и могу только выполнять очень точно его приказания, но не больше. Я должен немедленно возвратиться домой. Я могу понадобиться Учителю И. Мать и сын очень настойчиво протестовали, уверяя, что ужин на столе, что у них в Общине не в обычае уходить от накрытого стола, что это считается даже невежливым. Но я еще раз ответил, что не могу превысить данных мне полномочий. С большим трудом, употребив всю свою настойчивость, я вырвался из дома чрезмерно гостеприимных хозяев.

Когда я прощался с сестрами у их балкона, Роланда задержала мою руку.

— Я всему виною. Это все добрые люди, но их легкомыслие ни с чем не сравнимо, разве с их любовью к праздности. Мне надо было раньше предупредить их, тогда Вам не пришлось бы наблюдать всей этой тягостной сцены. Впредь я постараюсь приготовлять людей к встрече с Вами.

— Я очень рад, что видел и слышал людей, не ждавших известия. Теперь мне ясно, как много надо нести в себе мира и радости, чтобы выполнить успешно данное мне поручение. Не стремитесь оправдать Деметро. Мое сердце уже его оправдало. Дело не в Деметро или ком-нибудь другом, но во мне — насколько я найду такта и обаяния, чтобы выполнить, а не испортить порученное мне дело.

Мы расстались с сестрами, пожелав им покойной ночи, которая уже спустилась. Над нами светило яркое от многочисленных и крупных звезд небо, изредка встречались возвращавшиеся по домам люди. Мы молча проходили дорожку за дорожкой. Вдруг Вячеслав остановился.

— Брат, я не знаю, как живут люди в далеком мире. Поэтому прости мне, если я совершаю бестактность, нарушая сейчас твое молчание. Но Раданда не раз говаривал мне: "Если ты видишь, что встреча людей не началась и не кончилась в радости, постарайся хотя бы одному из неудачно встретившихся отдать теплоту и мир твоей души, твоей любви". Ты печален, и мне хочется объяснить тебе непонятное, на взгляд свежего человека, поведение всех тех, кого ты только что встретил. Вся та часть Общины, которая занята выходцами из оазиса, почти не сливается с общей жизнью всех трудящихся в Общине. Приехали они сюда, получив указание самостоятельно выбрать себе одну из отраслей труда в Общине. Долго они ничего не выбирали. После неоднократных бесед с ними Раданды они решились осмотреть все отрасли труда здесь. Но им ничего не понравилось. Только пятьдесят — шестьдесят человек, в том числе уже знакомые тебе сестры, вошли в трудовое единение с нами, многому научили нас и кое-чему научились у нас. Остальные все забраковали, решили трудиться отдельно, завели себе свои мастерские, школы — в результате даже дети их если обучаются, то только в наших школах. Сами же они живут в праздности и ничего не создали для своих собственных нужд, не говоря уже об общем благе для всей Общины. Некоторые, как Деметро, стараются показать видимость труда. Что-то рисуют, шьют, сажают, но плодов своего дела никому не показывают. Жестокая критика на всех нас от них сыплется как горох. Не огорчайся своим первым неуспехом. Сам Раданда им не раз напоминал об обещаниях Учителю И., о том, что годы летят быстро, что надо будет показать результаты работ, и я помню одну его замечательную фразу, которую он им сказал в моем присутствии: "Мстит человеку лень его. Лень сжигает в человеке инициативу. А лишенный инициативы человек не многим выше животного. Чем длиннее период лени, тем горше распад энергии в человеке. Ряд лет, прожитых в лени, закрывают все возможности для человека войти в одну из троп Света. Ибо войти в одну из них может тот, в ком жива гибкая воля к труду". Ты видишь, как глубок здесь вопрос. И можно ли было тебе найти сразу подход к единению с ними?

— Что вопрос об общей их жизни огромен, в этом ты, Слава, прав, это несомненно. И не мне его разбирать. Но тот крохот-ный кусочек их жизни, к которому прикоснуться послали меня — передать привет с родины, — должен быть выполнен в наивысшей радости и благородстве, на какие только я способен. Я буду молить моих великих друзей помочь мне в этой задаче.

Мы подошли к крылечку нашего домика, и первое, что я увидел, была Наталья Владимировна, державшая на коленях сонного, тяжелого Эта. Картина эта была так необычна, так несвойственна Андреевой. Она не питала никакого пристрастия к Эта.

Даже некоторую долю брезгливости подмечал я в ней не раз по отношению к моей чудесной птичке. Теперь же она нежно и заботливо держала птицу, ласково прильнув головой к мягкой спинке Эта. Казалось, необычайно чуткая к шагам и всякому движению, Наталья Владимировна на этот раз не слышала нашего приближения. Только когда мы уже встали на первую ступеньку, и она и Эта одновременно подняли головы. Эта не замедлил перекочевать ко мне, а бедная Наталья Владимировна, хотя и весело смеялась, но с трудом поднялась и расправила затекшие руки и ноги.

— Левушка, мне так хотелось побеседовать с Вами, что я попросила у И. разрешения доставить Вам Эта. И. очень хитро поглядел на меня, исполнил мою просьбу, но сколько хлопот доставил мне Ваш каверзный друг. Понадобился весь авторитет Раданды, чтобы Эта соблаговолил подчиниться и отправился со мной. И, как только мы скрылись из глаз И. и Раданды, он вскочил мне на руки, не пожелал идти пешком. Так и пришлось мне тащить его на руках до самого дома. А пришли сюда — заставил меня держать его на коленях. Хитрец так уморительно вознаграждал меня за обслуживание нежными взглядами и кокетливыми поворотами головки, что я ему простила все утомление.

— Я очень огорчен, дорогая Наталья Владимировна, что Эта выявил свой деспотизм на Вас. Совершенно не понимаю, как у Вас достало сил нести его. Он даже мне становится тяжел.

Мы оба приглашали Славу побыть с нами, но он ушел к себе, сказав, что его ждет еще работа. На мои укоры Эта, зачем он заставил Наталью Владимировну такую тяжесть, она весело сказала:

— Ну, ноша моя была мне легка! Я слово такое знаю. А вот хотела бы я Вам рассказать, как поразил меня сегодня Раданда. В его библиотеке я нашла всех великих писателей древней Греции и Рима в подлинниках. А когда я его спросила, кому же здесь нужны подобные произведения, он мне ответил: "Мне были нужны раньше, пока я не знал их наизусть. А теперь нужны всем образованным людям Общины, приготовляющим из себя слуг ближним в том широком мире, куда вскоре поедут. Вот, позвольте Вас познакомить с некоторыми из них", — радостно прибавил он, идя навстречу группе людей, совсем молодых, входивших в комнату, где мы сидели. Вы, Левушка, можете себе представить, в какой соляной столб я превратилась и как глупо было мое лицо, когда я здоровалась с представляемыми мне людьми, входившими в комнату. Раданда смеялся надо мной не меньше, чем тогда, когда Эта тормошил Вас, о чем он нам рассказал с необычайным юмором. Но, Левушка, не думайте, что я смеялась над Вами. Я всей душой Вам сочувствовала, а смеялась только комизму положения.