– «Чайная роза»? – почти шепотом удивился я.

Глаза Вероники вдруг потеряли туманную поволоку и блеснули зло и мокро, точно эту самую поволоку смыла черная вода.

Я бросился в переднюю, схватил куртку со шляпой и, по-моему, вышиб плечом неподдавшийся замок.

Перед своей дверью я сухими руками потер щеки, лоб, подбородок и глаза – протер лицо, сгоняя с него тревогу и всякие знаки моих неприятностей. Подальше их от Лиды.

Но Лида ошарашила: повисла на моей шее с тихим радостным хихиканьем. Слегка раскосые глаза стали откровенно восточными. Волосы во все стороны. Халат нараспашку. И груди полуоткрыты, как теперь принято.

– Что? Иринка звонила? – попробовал я угадать се радость.

– Нет.

– Премию получила?

– Не-а.

– Машину выиграла? – уже спросил я в шутку.

– Ага, мотоцикл! По твоему лотерейному билету, который тогда нашла в пиджаке.

– Какой мотоцикл?

– «Урал» с коляской.

– Лида, на кой он нам?

– Глупец! Получим деньги, тысяча восемьсот семьдесят рублей.

В моей голове, занятой другими мыслями, не укладывались никакие мотоциклы. Это уж слишком: кровь животного, «чайная роза» и теперь вот мотоцикл.

– Лида, сколько раз мы в жизни выигрывали?

– Два: рубль и три рубля.

Упоенная выигрышем, она не заметила ни тяжких гримас моего лица, ни запаха коньяка; даже не спросила, где был. Накрывая ужин, Лида уже строила планы, какие-то немыслимые комбинации, где фигурировали костюмы и ботинки, зимнее пальто и туфли, книжные полки и хорошая люстра… Но потом все это отвергалось и Лида начинала пытать мое отношение к дачному участку; и это ей не подходило, потому что половину суммы следовало отдать Иринке, как слаборазвитой семье. Я говорил, поддакивал и спорил, делая это бесчувственно, точно выдавливал вежливую улыбку.

– Сережа, ты радуешься? – наконец-то заподозрила Лида.

– Очень.

– Что-то не видно…

– Лида, теперь модно скрывать чувства.

– Сережа, а не стало ли теперь модным не иметь чувств?

– Давай купим бриллиант, – предложил я, чтобы покончить разговор о выигрыше.

– Денег не хватит.

– Махонький. Только учти, бриллианты растворяются в соде.

Последние слова меня ощутимо толкнули в грудь.

Я ушел в свою комнату, предупредив Лиду, что ночью поработаю. Оставил ее одну, зная, что радоваться в одиночку труднее, чем горевать.

Поработать… Для предстоящей работы не требовалось ни бумаги, ни авторучки, ни стола – ничего. Поэтому я стал похаживать по своему десятиметровому домашнему кабинету…

Итак, два события: кровь животного и «чайная роза». Разумеется, их надо рассматривать изолированно, ибо они никак не связаны. Вероника вообще могла попасть к Пикалевым случайно…

Я выключил большой свет, оставив настольную лампу. Потом скинул тапочки и зашагал по ковру в носках – ничего резкого и яркого. Мысль должна рождаться исподволь…

Сперва труп Кожеваткина… Убили его не в квартире – это очевидно. Где? Допустим, за городом, в садоводстве. Но убийцам надо попасть в его квартиру. Зачем же вести мертвое тело, когда проще спрятать в лесу? Ну а если убили в городе, в квартире, где оставлять труп нельзя? Все равно проще бросить его в реку, в люк, завести в какую-нибудь трущобу; в конце-концов, за город…

Лида трижды заглядывала: сперва предложила выигранные деньги истратить на поездку в Японию, потом звала пить чай и затем пожелала спокойной ночи…

А если допустить, что они не знали адреса Кожеваткина, подвергли его пытке и он, уже избитый, привез их в свою квартиру? Нет. Рана была смертельна, и говорить он не мог. Ну а если сперва показал свою квартиру, а убили в другом месте? Опять тот же вопрос: зачем привезли труп? Я уже знал, что если отвечу на него, то найду и преступника…

На столе, почти погребенный под бумагами, стоял приемничек. Я ткнул клавишу. Настроенный на «Маяк», он запел еле слышно, потому что звук был рассчитан на меня близкого, сидящего…

Нужно идти от практики. Не редкость, когда жертву удаляют с места преступления. Цель всегда одна: скрыть это место. Почему? Значит, есть опасность, что оно может попасть в поле зрения следствия. Мы же все подобные места преступления проверили, и в наше поле зрения ничего не попало. Нужно идти от практики… Это уже сделал компьютер. Нет, все не так. Я хотел сразу угадать замысел преступников. Это самонадеянно. Нужно идти не от их замысла к их действиям, а от действий к замыслу…

Из-под бумаг сочилась музыка. Ночью она другая, совсем непохожая на дневную. Мне кажется, что ночью скрипка всегда плачет, пианино всегда играет вальс, барабан всегда бухает, а флейта непременно фальшивит…

Труп Кожеваткина привезли в квартиру не второпях и не потому, что не знали, куда его деть. Свиную кровь припасли загодя. Готовились. Но зачем было поливать этой кровью ковер? Чтобы все выглядело натурально. Зачем, черт возьми, эта фиктивная натуральность, когда голова раздроблена, натуральнее некуда…

«Маяк» пропищал два раза. Все нормальные люди спят. Те, у кого правильный распорядок дня. Но эти люди не знают тайн ночи…

Зачем прячут трупы? Бросают в воду, закапывают в землю, сжигают, растворяют в кислотах. Я знаю десятки этих способов. Вот мафия заливает тела цементом. Смысл очевиден: чем позже найдут труп, тем позже найдут преступника. Если вообще найдут. Может быть, убийцы считали, что в собственной квартире Кожсваткина дольше не хватятся? Вряд ли. Во-первых, запах, из-за которого, кстати, и вызвали милицию; во-вторых, жена могла приехать в любой момент…

Ночью жить интереснее, потому что обостряется зрение и слух. Видимо и мысль. Только ночью нельзя выпить чаю, ибо я чем-нибудь звякну и Лида прибежит…

Чтобы дойти до какого-то смысла, логическую цепь нужно строить с микронным припуском. Для кого они полили ковер свиной кровью? Для следователя. То есть для меня. Зачем? Чтобы я не сомневался в достоверности картины: Кожеваткин убит здесь. А зачем это преступнику? Чтобы не искали истинного места. Все так – логическая цепь выстроена. Но чем-то она меня не устраивала. Видимо, сложностью. Вернее, несоответствием усилий и результата: с риском везти труп в квартиру ради сокрытия места убийства, которое еще неизвестно, найдут ли?

И вот тогда, в три часа десять минут ночи, у меня взыграла фантазия – я придумал оригинальный способ сокрытия трупа. Придумал просто так, уж заодно, свое, коли не мог догадаться о чужом. Естественно, это придуманное я отбросил и забыл, как ночную дурь.

Знать бы мне тогда, что ничего я не придумал – я догадался, в чем смысл свиной крови и почему труп Кожеваткина привезли в собственную квартиру.

Выбросив из головы придуманную дурь – как можно ловко спрятать труп, – я перестал думать и о месте преступления. Освобожденная мысль переключилась на «чайную розу».

Пикалев говорил, что с этой Верой познакомилась его жена. Скорее всего Вера познакомилась с его женой. Зачем? Попробую зайти с другой стороны… «Чайная роза» у Пикалевых ни с кем не разговаривала и никого не замечала. Со мной же начала общаться с удовольствием, увела, заманила к себе и принялась обольщать грубо и неискусно. Почему? У Пикалевых были молодые ребята, спортсмены, болельщики. А она выбрала меня. Красавца нашла. Выходит, что и с женой Пикалева завела дружбу, и в гости пришла с единственной целью – выйти на меня. Зачем? Казалось бы, не за чем. Но она сестра Смиритского…

Приемник начал уже какую-то утреннюю передачу. Видимо, для Дальнего Востока. «Маяк» – вреднейшая радиостанция: то и дело напоминает, что прошло еще полчаса жизни.

На первых допросах Смиритский пожелал со мной встретиться. Просто так. Я отказался, но он пришел, снял мою боль в затылке и предложил услуги в розыске преступника. Он знает, где и кем работает Лида. Короче, держит меня в поле, точнее в биополе своего зрения. Да так держит, что подослал свою сестру. Но почему? Из-за прошлых грехов? И дело по зявлениям Мишанина – Лалаян, и дело по исчезновению бриллианта я прекратил – они в архиве. Допустим, Смиритский еще что-то сотворил. Но как он может предвидеть, что новое дело попадет именно ко мне? Сейчас же в моем производстве ничего серьезного нет. Кроме убийства Кожеваткина…