– Спасибо, Костя.

– Старик, пока, – заторопился он.

Я подошел к окну, за которым темнота пришла уже не из туч, а от вечера. Черт возьми, ведь было уже так: мошенника, меня отстранили от следствия, за окном осень… Да и чего в мире не было? А сколько раз время задевало меня мистической повторяемостью?

Я опять начал ходить по комнате, размышляя об убийстве Кожеваткина. Ничто не мешало – ни люди, ни заботы. Оказывается, мешало: музыка, которая задыхалась где-то в бумагах моего стола. Особенно молила скрипка…

А ведь так просто сделать жизнь спокойной… Оборвать струны всем скрипкам и разогнать все оркестры, пожечь все книги и запретить писать стихи, отправить режиссеров вместе с артистами на фермы, философов поставить к станкам… И жить спокойно: производить и потреблять, потреблять и производить.

Я стал посреди комнаты растерянно… Что? Миг повторился. Это бывало, миги моей жизни повторялись часто. Но я хотел поймать его, чтобы вместе с ним вернуться по реке времени назад. Тоже было темно, играла шепотливая музыка, я ходил по комнате, думал про убийство Кожеваткина… Какая там река времени, когда все это было недавней ночью. И я тогда придумал фантастический способ сокрытия трупа…

Боже, повторный миг жизни вернулся, чтобы я наконец-то поймал его. Где же телефон? Там, где он стоял последние двадцать лет…

– Леденцов?

– Сергей Георгиевич, роковое совпадение: я тянул руку, чтобы позвонить вам.

– Ага, – отмахнулся я, занятый своим открытием. – Боря, у тебя есть время поразмышлять вместе со мной?

– Одному размышлять некогда, а с вами попробую.

– Зачем ковер полит кровью животного?

– Чтобы убедить нас, что убили в квартире.

– А зачем в этом убеждать?

– Мало ли зачем… Скрыть истинное место, например. Сергей Георгиевич, об этом уже говорено-переговорено.

– Боря, обрати внимание на нашу логику… Мы все сводим к месту убийства. А если это отбросить, тем более что тут логическая цепь обрывается?

– Что отбросить?

– Мысль о цели привнесенной крови. Допустить, что преступник скорее хотел убедить нас в другом.

– В чем?

– Что Кожеваткин убит.

– А разве без свиной крови не ясно, что он убит?

– Э-э, как сказать…

– При таком-то черепном проломе?

– Боря, зайдем с другой стороны. Трупы прячут, чтобы скрыть следы убийства. Какой знаешь самый надежный способ сокрытия трупа?

– Растворить без остатка в кислоте.

– Да, трупа нет, но его будут искать. А как сделать, чтобы не искали?

– Не убивать, – пошутил капитан.

– Правильно, Боря.

– Но ведь Кожеваткин мертв!

– В этом и хотел тебя убедить человек, принесший свиной крови.

– Ни хрена не понимаю… Мы же его похоронили!

– Да, похоронили, но Кожеваткин не убит.

– Кого же похоронили?

– Не знаю.

– Слишком закручено.

Леденцов замолк. Видимо, насупился. Слишком долго я мучил его своими логическими построениями.

– Боря, есть и еще один подход… Кожеваткину кем считаешь?

– Тетей из сундука.

– Да, склероз, истерия, комплексы… Но интеллект не нарушен.

– Ну и что?

– А ведь она ждет Кожеваткина.

– Она может с таким же успехом ждать и архангела Михаила, и японского императора.

– Боря, а не было ли в городе пропажи трупа?

Леденцов молчал-молчал, а потом мне показалось, что он выронил телефонную трубку. Или сам упал. Но капитан всего лишь чихнул в мембрану. Кашлянув для завершения, он вдруг вспомнил:

– Сергей Георгиевич, чего я хотел звонить… Кожеваткина сняла деньги с книжки.

– Сколько?

– Все шестьдесят тысяч.

– А мне-то что? – вспомнил я свое положение.

– Уплывут денежки.

– Я теперь всего лишь гражданин.

Нам вдруг стало не о чем говорить. И чем дольше длилось молчание, тем хуже становилось мне – какая-то почти физическая сила оплела мою грудь слабой болью.

– Выезжаю.

Кожеваткина отперла дверь и уставилась на нас светлым, ничего не выражающим взглядом. Однако се вопрос был осмысленным:

– Зачем пришли?

– Здравствуйте, – ответил я.

– Может, впустите? – поинтересовался Лсдснцрв.

Не знаю, как он это делает – плечом оттирает? – но в квартире мы оказались почти сами собой. Следовало глянуть, нет ли там кого?

– Клавдия Ивановна, обычно человека вызывают повесткой. Мы же в порядке любезности приходим к вам сами.

Ее широкое обескровленное лицо, прозрачные глаза и всклокоченные седые волосы даже на близком расстоянии сливались для меня в белесый бесконтурный слепок. И дело тут не в зрении и даже не в полумраке – так воспринимался ее образ. Когда смотришь подводные съемки, то иногда видишь в голубоватой мгле белое и непонятное существо, которое живет себе и копошится…

– Чего надо? – спросила Кожеваткина именно меня.

– Клавдия Ивановна, говорят, вы деньги сняли?

– А и нет. Кто даст сразу такую суммищу…

– Значит, заказали?

– На завтрашний день.

– Для чего вам эти деньги?

– Отдать.

– Черному ворону?

– Матвею.

– Зачем ему деньги?

– Эва! – удивилась она. – Деньги-то его, трудом заработанные.

– Он же умер.

– От обиды большой, поскольку его деньги определила я на свою книжку. Деньги верну, он и явится в этот мир на постоянное место жительства.

– Понятно, Клавдия Ивановна. А когда муж придет за деньгами?

– Сегодня за полночь.

– Так ведь денег у вас нет.

– Растолкую ему. Он и завтра явится.

Мы выкатились из квартиры, обогащенные информацией. По крайней мере теперь я знал расклад Смиритского. Одна версия была для меня – насчет планетарного духа: вторая, попроще, для жены – смерть от обиды и воскрешение, если обида будет заглажена. Эта информация настолько взбодрила, что мы решили к полуночи сесть в засаду. Ну, засада не засада, а покараулить. Откровенно говоря, я не представлял, как Смиритский сделает все технически. Привозит старика и увозит? Да существует старик-то? Мысль, что он жив, есть всего лишь моя крайне зыбкая версия. Но эта версия неожиданно и ко времени подтвердилась…

Я позвонил Лиде и предупредил, что задержусь. Потом поехал с Леденцовым в райотдел, где и болтался в уголовном розыске. Имея дело только с капитаном, я не представлял всей оперативной работы, проводимой по убийству Кожеваткина. Вкалывала целая бригада. И здесь, что-то часов в десять вечера, молодой оперативник принес из ГАИ полуфантастическую весть: на окружной дороге, летом, самосвалом был насмерть сбит пожилой мужчина, труп которого таинственно пропал из морга. Мы с Леденцовым только переглянулись: он уважительно, я самодовольно. Впрочем, зря я раздуваюсь. Убежден, что все разгадки мира под силу каждому человеку. Истинно сказал наш отечественный математик Магницкий: «Умствуй, и придет!»

В двадцать три ноль-ноль мы вкрадчиво шагнули в парадную, поднялись на лестничную площадку меж первым и вторым этажами, расстелили газетки и сели на подоконник широкого старинного окна. Позиция отменная: от дверей Кожеваткиной нас не видно, мы же могли туда глянуть, буквально привстав с подоконника. Поскольку дверь в парадном была на пружине и открывалась шумно, а сверху Смиритский появиться не мог, то мы имели возможность перебрасываться словами.

– Сергей Георгиевич, труп-то выкрасть не так просто…

– На своей машине? Там что: военизированная охрана?

Редкие жильцы, идущие домой, особого внимания на нас не обращали. Сидят на газетках двое мужчин и вроде бы мирно беседуют. Или кого-то ждут. Один в годах, в очках и в модной шляпе, похожей на пирогу с каюткой; второй моложе, рыжевато-белобрыс, тоже в шляпе, походившей на уменьшенное ухо слона. Странное я испытывал чувство… Не следственное это дело – сидеть в засадах. И непривычно без портфеля, без бумаг и вроде бы без цели. Точнее, без процессуальной цели, ибо гражданская цель была – сохранить деньги Кожеваткиной.