Оставалось идти вперед, и только вперед. Решившись, я стал осторожно спускаться по лестнице. При мне не было ни масляного фонаря, ни факела, ни тем более магического «огонька», и идти приходилось на ощупь. Спускаясь и держась рукой за стену, я считал ступени. Их оказалось шестьдесят четыре. Крутые и избитые то ли временем, то ли тысячами ног, ходивших здесь, ступеньки привели меня в очередной коридор.

Этот коридор оказался полным близнецом того, по которому я шел совсем недавно. Тот же чернильный мрак, тот же затхлый и холодно-влажный, пробирающий до мурашек воздух, те же стены, сложенные из грубого камня и покрытые шершавым мхом-лишайником, те же металлические двери с решетчатыми оконцами. Единственное отличие этого коридора от первого я заметил только тогда, когда стал считать шаги. Двери в стенах находились через каждые сто, а не через двадцать, как было раньше, шагов.

Здесь было намного холоднее, чем в верхнем коридоре, и я спустя какое-то время, сам того не замечая, начал дрожать. Идти приходилось медленно, в темноте я боялся налететь на неожиданную преграду или попросту свалиться в провал, яму или попасть еще в какую-нибудь неприятность. После того как справа от себя я оставил седьмую по счету дверь, стены коридора изменились. Грубая каменная кладка и мох пропали, уступив место базальтовой скале. Неизвестные строители прорубали весь дальнейший коридор прямо в горной породе. У меня возникло подозрение, что я попал в казематы гномов или карликов. Скорее всего, карликов, потому как, если вспомнить о неожиданном существовании моря и освежить знания по географии, можно предположить, что я на востоке гор Карликов. Именно здесь горы граничат с морем Бурь, или Восточным океаном, как называют это море жители Пограничного королевства. Спрашивать себя, каким образом я очутился в такой дали от Ранненга, бесполезно. В голову лезли самые нелепые мысли.

Далеко-далеко впереди во мраке мигнул светлячок света. Я остановился как вкопанный и стал всматриваться в даль. Огонек еще раз мигнул. Ага! Скорее всего, это пламя еще плохо разгоревшегося масляного фонаря. Пламя тихонько покачивалось в такт чьим-то шагом и медленно удалялось от меня.

Сейчас я не раздумывал. Огонь — это разумные существа, даже если они и не очень дружелюбно настроены к неожиданным посетителям. Надо просто держаться от несущего фонарь человека в небольшом отдалении, вести себя как можно незаметнее и надеяться на то, что нечаянный проводник выведет меня из этой воистину странной и загадочной тюрьмы.

Я устремился за огоньком, презрев опасность споткнуться о неожиданное препятствие и поломать себе ноги. Нагнать незнакомца оказалось довольно легко — он плелся со скоростью огра, объевшегося человечины.

Пробежав мимо лестницы, ведущей наверх (именно, по ней пришел сюда неизвестный), я догнал путника.

Старик. Лица его я не видел, но по сгорбленной спине, шаркающей походке, дрожащей старческой руке, которая сжимала масляный фонарь, и по седым волосам я без всяких сомнений и колебаний понял, что этот человек старик. Неизвестный путник был одет в старую рваную дерюгу грязно-серого цвета, хотя я готов заложить последний золотой, что в далекие седые годы эта дерюга была великолепным камзолом. Массивная связка ключей, висящая на потертом поясе, противно дребезжала в такт его шагам. В другой руке дед стиснул то ли миску, то ли тарелку. Что в ней находилось, я разглядеть не смог, но старик нес миску аккуратно, и его рука, в отличие от руки, несущей фонарь, не дрожала. Дед шел, держа фонарь в вытянутой руке, и его тень, увеличенная в несколько раз, танцевала на стенах.

Я крался в десяти шагах от старика, стараясь держаться на границе тьмы и света фонаря. Старик шествовал молча и лишь иногда гулко кашлял. Кашель деда отчего-то напомнил мне кашель старого магистра Арцивуса. Да, старый волшебник Ордена со своими молниями и огоньками был бы сейчас очень кстати. Но полно мечтать, Арцивус далеко в Авендуме, готовит магов к «торжественной» встрече Неназываемого.

Дед шаркал, кряхтел, кашлял и ругался. Я боялся, что старикан развалится прямо на ходу, так и не добравшись до цели своего похода в этом подземелье. Но коридор, на мое счастье, неожиданно закончился, и дед, покряхтев, остановился возле крайней двери. Надсмотрщик, как я прозвал про себя старика, поставил миску и фонарь на пол и снял с пояса связку ключей.

Я так и не смог разглядеть лицо старика, он стоял ко мне вполоборота. Дед бормотал и придирчиво перебирал ключи в руках. Наконец он остановил свой выбор на огромном медном ключе и сунул его в замочную скважину. Старый хрыч попробовал повернуть ключ в замке, но из этого у него ничего не вышло, и надсмотрщик, кляня тьму и того, кто ее породил, вытащил ключ и вновь стал греметь связкой, ища более подходящий.

Тут до меня стал о доходить, что, когда старик двинется в обратный путь, я окажусь прямо на его дороге, если только не потороплюсь добежать до лестницы. А в кромешной темноте бежать бесшумно, не видя ни стен, ни ступенек, довольно проблематично, если не сказать что сложно. Как бы медленно ни шел старик, если он меня и не увидит, то услышит обязательно.

Дед возился с ключами, а я отчаянно искал выход из возникшей неприятной ситуации. Можно, конечно, дать старику по тыкве, но где гарантия, что без него я найду дорогу наверх? Новая лестница вполне способна привести меня в незнамо какой лабиринт, и бродить я в нем буду до скончания веков. Так что вариант с оглушением старика отпадает.

Спрятаться мне на его пути негде — свет от фонаря захватывает коридор во всю ширину, и как бы я ни жался к стенам, все равно меня сможет заметить даже слепой крот.

Напротив двери, с которой сейчас возился старик, была дверь, ведущая в другую камеру. Вот именно, что была. Теперь на ее месте зиял угольно-черный проем, ведущий в открытую, а следовательно, пустую камеру (ну какой ненормальный будет сидеть в камере, у которой отсутствует дверь?). Дверь с сорванными петлями, приличными вмятинами на стальном теле и покореженной решеткой на окне аккуратно лежала возле стены. Не знаю, кого держали в камере, но, увидев, что узник смог сотворить с дверью, я не позавидовал стражам тюрьмы, когда это существо вырвалось на свободу. Да-да, именно существо! Ни один нормальный человек не способен оставить на пятидюймовых стальных листах такие вмятины (если только он в течение трехсот лет без остановки не стучал в дверь своей дубовой башкой).

Старик наконед нашел ключ, поднял с земли фонарь, осмотрел находку при более ярком свете, удовлетворенно крякнул и вставил ключ в замок. Пока дед натужно кряхтел и возился с дверью, я проскользнул в двух шагах от него и нырнул в темноту ниши.

Старик перестал ворочать ключом в замке и резко втянул носом воздух. Сейчас он напоминал застывшую в стойке охотничью собаку, почуявшую, что за ее спиной проскользнула лиса.

Но мне было не до странностей дедули. Я чуть было не выскочил обратно в коридор, потому как вонь в пустующей камере заставляла предположить, что в ней без перерыва в течение десяти лет блевала армия гномов. Я закрыл лицо рукавом камзола и постарался дышать ртом.

Получалось это с трудом, потому как запах был резким и отталкивающим и у меня начали слезиться глаза. Все время, пока я стоически пытался бороться с вонью, старик неподвижной статуей стоял возле отпираемой двери. Неужели проклятый дед что-то заподозрил?

Надсмотрщик еще раз втянул носом воздух, потряс головой, как будто прогонял невесть каким образом свалившееся на него наваждение. Как же, папаша, как же! Меня сквозь такую вонь ты не почуешь! Даже если у тебя нюх имперской собаки!

Запах из камеры старику пришелся не по нраву, и он продолжил войну с упрямым дверным замком. Пока надсмотрщик открывал дверь, я старался сохранить остатки завтрака в желудке. Если только смогу выбраться из подземелья, то выброшу пропахшую одежду, а сам на месяц залезу в горячую ванну, чтобы избавиться от ужасающей вони, которая, казалось, проникла в каждую частичку тела.