Ридли посмотрел на нее.

– Сложно сказать, но мы постараемся выяснить это. В любом случае тело отправлено в морг для осмотра... Надеюсь, возражений по этому поводу не возникнет? – Теперь он смотрел на хозяйку. – Доктор Максвелл сможет точнее сказать, было ли это самоубийством, или же...

– Вы сомневаетесь в этом? – перебила его леди Стаффорд.

– Я привык сомневаться во всем, такая уж у меня профессия, мэм, – ответил инспектор. Она молча кивнула, дернув своим подбородком, а Ридли продолжил: – Я хотел бы задать вам некоторые вопросы, касательно вашего зятя. Удобно ли вам ответить на них прямо сейчас?

– Сейчас у нас гости, – в растерянности произнесла женщина, – но д-да, да, наверное... – И поглядела сначала на мужу, потом на Фальконе.

Последний поспешно сказал:

– Надеюсь, вы извините нас, если мы с внуком уже сейчас покинем ваш дом, – обратился он к ней. – Дело в том, что мой внук нехорошо себя чувствует... Он еще не привык, – добавил он совсем тихо, взяв леди Стаффорд за руки. – Но я вернусь завтра, чтобы узнать, как закончился этот вечер... и вообще...

Она кивнула.

– В этом доме вам всегда рады, – прозвучал тихий голос.

Джек, всем сердцем желая остаться, но не с Фальконе в столовой, а с инспектором при допросе, вынужден был попрощаться с хозяевами и выйти за дверь в самом подавленном состоянии духа.

А в экипаже, едва они сели, Фальконе первым сказал:

– Я понимаю, ты сердит на меня за умалчивание, мой друг, но, поверь, в этом не было коварного умысла: я всего лишь не нашел в себе сил признаться в сердечной наклонности к... старому другу, миледи Стаффорд. И да, я хотел ей помочь, признаю... Все эти годы со смерти ребенка она каждый месяц справляется у полиции о состоянии дела де Моранвиллей, но подвижек не было ни одной, и я...

– … Решили выставиться героем.

– Может, и так, но разве это не всем нам на пользу? И тебе, и Аманде, и тем более мисс Харпер...

Джек не хотел разочаровываться в Фальконе и в любом другом случае с радостью с этим бы согласился: мол, да, это всем нам только на пользу, но... сегодня он был отравлен токсичной средой, в которой обедал, и потому произнес совершенно другое.

– Я не хочу больше в этом участвовать, – сказал, кивком головы указав в направлении того места, из которого они уезжали. – В этот вечер я как никогда осознал, что никогда под него не подстроюсь, да и не хочу этого.

– Ты обижен и оскорблен, я понимаю, – поспешно возразил собеседник, – но стоит ли, Джек, рубить так вот с плеча? Эти люди – невыносимые снобы, но не все... Вспомни Аманду и... леди Стаффорд. Она согласилась помочь ввести тебя в общество, хотя и знала, что ты...

– Презираемый кокни?

– Сын Аллегры и циркача.

– Вы ей не сказали?

– А был должен?

– Я решил, у вас нет секретов между собой.

Гаспаро Фальконе похлопал его по коленке.

– Ты ошибаешься, Джек, у человека всегда есть секреты... и чаще всего от себя самого.

Джек посмотрел на него, желая узнать, что собеседник подразумевает под этим, но увидел лишь грустный, полный расположения взгляд и отвернулся к окну.

– И все-таки я не могу продолжать этот фарс, – сказал он. – Мне очень жаль.

– А как же дело де Моранвиллей? Мы условились, что, вращаясь в светских кругах, ты сумеешь что-нибудь разузнать.

– Мы надеялись познакомиться с Мишелем де Моранвиллем, сеньор, но он теперь мертв, а значит, нужда в притворстве отпала.

– А вдруг кто-то еще знает что-то! – Собеседник даже подпрыгнул на месте. – Ты не смеешь сдаваться после первой же неудачи.

Джек невесело усмехнулся, глядя, как за окном двигающейся кареты клубится плотный туман.

– Простите, граф, но подставной внук из меня еще хуже, чем полицейский, – произнес он с горьким смешком. – Да и вряд ли меня еще кто-нибудь пригласит! Нам стоит быть реалистами, сэр: как леопарду не свести своих пятен, так нищему кокни не ужиться в светских гостиных. И мне, действительно, жаль! Это было изначально провальной идеей.

Экипаж как раз замедлился и остановился, и Джек, не дожидаясь, пока слуга распахнет дверцу и утвердит лестницу, сам выскочил из кареты, скрываясь в дверях несвоего, увы, дома.

Самоубийство...

Аманда мысленно так и эдак произносила страшное слово, пытаясь осмыслить саму его суть: де Моранвилль приставил к голове пистолет и покончил с собой. Почему?

Она так надеясь увидеть графа сегодня, высматривала его снова и снова, но он не явился – и теперь причина ясна: он приставил к голове пистолет и...

Аманда сглотнула, представив эту картину, и наконец расслышала голос миледи Стаффорд, прощавшейся спешно с гостями. Чем она оправдала необходимость закончить вечер скорее, чем хозяева и гости намеревались, Аманда прослушала.

– Ты едешь с нами, нужно поговорить. – Мать, подхватив ее под руку, повела к выходу, а отец пристроился рядом. «Уводят, как под конвоем», – подумалось девушке, но, погруженная в мысли о смерти де Моранвилля и странном поведении Джека, она даже не воспротивилась этому.

В самом деле, им стоило поговорить...

О Джеке и вообще.

Ее буквально втолкнули в родительскую карету и повезли.

Джек что-то надумал себе, это ясно как день. Он смотрел на нее, но не видел... И пустой этот взгляд пугал больше выстрела в голову, совершенного де Моранвиллем. Им следовало поговорить... Прямо сейчас. Выяснить все, и она так и сделает, только с родителями объяснится...

А потом поедет к нему.

И все равно, как воспримут это Фальконе и остальные. Она должна видеть Джека! Сказать ему самое главное: «Эти снобы мизинца твоего не стоят. Они – ничтожества! Жалкие, жалкие ничтожества...».

– Аманда! – строгий голос леди Риверстоун вернул ее снова к действительности.

Мать глядела на ее руку, поджав губы... И Аманда увидела, что, вцепившись пальцами в веер, почти изломала дорогую вещицу.

– Простите, – на автомате прошептала она, о чем сразу же пожалела: ей не за что извиняться, она ничего плохого не сделала. И откинула в сторону веер... – Куда мы едем? – спросила она.

– Домой, – отозвался отец.

– Мой дом в другой стороне.

– Мы едем на Гросвенор-сквер.

Аманда вздохнула: уж лучше б покончить с этим скорей.

– Почему бы не поговорить прямо здесь? – осведомилась она. – Я устала и хочу вернуться домой. К себе домой, – добавила поясняя. Но родители промолчали, будто не слышали ее вовсе. – И готова вас слушать прямо сейчас.

– И все-таки поговорим дома, – через долгую, словно вечность, минуту произнесла леди Риверстоун-Блэкни. А когда они вошли в дом, будто продолжив незаконченную ранее фразу, добавила вдруг: – И желательно утром.

Аманда опешила.

– Но...

– Никаких «но»: немедленно в свою комнату, – оборвал ее грубо отец. – Не желаю слышать ни слова. Поднимайся! Сейчас же.

Рассерженный не на шутку, он аж покраснел, и Аманда прикусила язык. Испугалась, его хватит удар... А еще подумала вдруг, что подчиниться для вида намного легче, чем спорить – всегда можно сбежать, едва все уснут. А она так и сделает! Убежит.

– Хорошо, если так вам будет угодно. – И подхватив пышную юбку, она легко взбежала по лестнице, направляясь в свою девичью комнату.

Толкнула дверь и вошла. Здесь ничего, казалось, не изменилось, даже в шкафу висели ее старые платья. А у кровати стояли домашние тапочки... Это как в прошлое провалиться, снова стать глупой девчонкой семнадцати лет, влюбленной в Берроуза...

Щелкнул замок.

Аманда, стоявшая у туалетного столика, стремительно обернулась. И, догадавшись в момент, что это было, в сердцах отругала себя: «Ты и есть глупая дурочка!», а потом бросилась к двери.

Так и есть: заперта. Заперта в своей комнате как ребенок!

– Мама! Отец! Что это значит? Откройте немедленно. Я не ребенок, чтобы меня запирать на замок.

– До тех пор, пока ты ведешь себя, как ребенок, Аманда, мы станем поступать так, как считаем необходимым, – последовал немедленный отклик из-за двери. – Или ты полагала, мы простим твою гадкую выходку этим вечером? Ты вела себя отвратительно. Ты опозорила нас! И высмеяла достойного человека.