Военно-морской флот его величества некогда захватил французский линейный корабль с прекрасной резной фигурой на носу. Фигура изображала русалку с яркими голубыми глазами, кораллово-красными губами, копной роскошных волос, украшенных морскими звездами и крабами, и позолоченным, словно имбирный пряник, хвостом. Было также известно, что до захвата англичанами корабль побывал в Тулоне, Шербуре, Антверпене, Роттердаме и Генуе, и русалка могла многое рассказать об оборонительных сооружениях французов и о грандиозном плане строительства кораблей, затеянном Наполеоном Бонапартом. Мистер Хоррокс попросил мистера Норрелла с помощью заклинания заставить русалку разговориться, что и было сделано. Однако, хотя русалка и обрела внезапно дар речи, она не спешила делиться французскими секретами с англичанами. Русалка оказалась ярой ненавистницей Британии и с радостью использовала неожиданный дар, чтобы выразить свое отношение к англичанам. Проведя жизнь среди матросов, русалка оказалась весьма сведущей в матросских ругательствах и с большой охотой принялась выкрикивать их в адрес всех, находившихся рядом. Голос ее напоминал скрип мачт и шпангоутов на сильном ветру. Впрочем, одними оскорблениями русалка не ограничилась. Когда трое матросов, чинивших корабль, оказались с ней рядом, русалка протянула деревянные руки, схватила матросов и выбросила бедняг в море.

Мистер Норрелл, который приехал в Портсмут специально ради нее, уже успел устать от русалки и заявил ей, что, если она не будет отвечать, ее порубят на куски и сожгут. Однако русалка (даром, что француженка!) оказалась особой храброй и заявила, что хотела бы посмотреть на человека, который осмелится ее сжечь. Затем она устрашающе хлестнула хвостом и затрясла кулаками, и все морские звезды и крабы в ее волосах злобно ощетинились.

Ситуация разрешилась, когда урезонивать русалку прислали молодого красавца капитана, захватившего французский корабль. На чистом и понятном французском он объяснил русалке правоту Британии и чудовищную неправоту французов. То ли слова его оказались столь убедительны, то ли русалку поразила красота молодого лица, но она согласилась рассказать мистеру Хорроксу все, что тот хотел узнать.

С каждым днем публичное признание и вес в обществе мистера Норрелла все возрастали, что побудило гравировальщика по имени Холланд, державшего лавку во дворе собора святого Павла, выставить гравюру с изображением волшебника на продажу. Гравюра изображала мистера Норрелла в компании юной барышни, облаченной в сорочку свободного покроя, едва прикрывающую ее прелести. Девушку обвивали жесткие складки темного материала, почти не касаясь ее тела, а для пущего украшательства в кудрявых локонах прелестницы прятался полумесяц. Барышня держала мистера Норрелла за руку (к несказанному изумлению последнего) и изо всех сил тянула его к лестнице, весьма энергично указывая на зрелую даму, сидевшую на ее вершине. Зрелая дама, как и юная, была облачена в пышные складки и драпировки, а для придания картине благородства на голову ей водрузили римский шлем. Зрелая леди бурно рыдала, а у ног ее с мрачным выражением на морде возлежал престарелый лев. Гравюра, названная «Дух английской магии побуждает мистера Норрелла способствовать процветанию Британии», имела громадный успех, и в течение месяца мистер Холланд продал почти семьсот отпечатков.

Теперь мистер Норрелл редко ходил в гости — столичные знаменитости сами наносили ему визиты. Нередко пять-шесть карет с гербами толпились у дома на Ганновер-сквер. Мистер Норрелл оставался тем же молчаливым и нервным маленьким человечком, каким был всегда, и в отсутствие мистера Дролайта и мистера Ласселлза обитатели карет зачастую находили визиты довольно скучными. Зависимость мистера Норрелла от этих двоих возрастала с каждым днем. Чилдермас как-то заметил, что нужно быть очень странным волшебником, чтобы пользоваться услугами Дролайта, да еще так часто. Дролайт почти все время разъезжал в карете мистера Норрелла, выполняя его поручения. Каждое утро он появлялся на Ганновер-сквер и докладывал, о чем говорят в городе, кто сегодня в фаворе, а кто в опале, кто влез в долги, а кто влюбился, пока мистер Норрелл, не высовывавший носа из библиотеки, не узнавал обо всех столичных новостях, словно какая-нибудь городская матрона.

Однако еще удивительнее был пыл, с каким радел о благе английской магии мистер Ласселлз. Впрочем, объяснялось все довольно просто. Мистер Ласселлз принадлежал к той беспокойной породе людей, которые презирают упорный труд. Совершенно уверенный в своих выдающихся способностях, Ласселлз никогда не пытался развить в себе какие-нибудь навыки или знания. Достигнув тридцати девяти лет, он так и не нашел себе подходящего занятия. Оглядываясь вокруг, он видел людей, которые благодаря усердному труду в юности ныне достигли высокого положения, — и, разумеется, завидовал им. Именно поэтому ему так подошло место главного советчика величайшего чародея современности, с важным видом отвечающего на уважительные расспросы королевских министров. Само собой разумеется, на публике мистер Ласселлз продолжал изображать того же беззаботного и независимого джентльмена, каким был когда-то, но в глубине души весьма ревностно относился к только что обретенному статусу. Однажды вечером в Бедфорде за бутылкой портвейна они с Дролайтом пришли к полному взаимопониманию. Двух друзей, рассудили они, вполне достаточно для такого тихого и замкнутого человека, как мистер Норрелл. Поэтому они решили держать оборону против всех, кто задумает покуситься на их влияние.

Именно мистер Ласселлз первым посоветовал мистеру Норреллу подумать о публикации своих трудов. Бедного мистера Норрелла очень обижали неправильные представления публики о магии, и он не уставал жаловаться на полное равнодушие к его предмету со стороны общества. «Они просят меня показать им волшебных существ, — причитал он, — единорогов, мантикор[20+] и прочее в том же роде. Они совершенно не видят полезности магии, только самые пустяковые ее виды способны их привлечь».

— Магические подвиги, — заметил Ласселлз, — могут сделать ваше имя знаменитым, но если вы не будете печататься, публика никогда не проникнется вашими убеждениями.

— Да-да, разумеется, — живо откликнулся мистер Норрелл, — я и сам, как вы советовали, уже задумывался о книге. Боюсь только, что я еще нескоро найду свободное время, чтобы осуществить этот замысел.

— Разумеется, книга требует бездны труда, — кивнул мистер Ласселлз, — но я не имел в виду книгу. Две-три статьи о магии — вот что нужно. Полагаю, любой редактор в Лондоне или Эдинбурге с радостью опубликует ваши работы. Вы сами можете выбрать издание; я посоветовал бы «Эдинбургское обозрение»[21+]. Едва ли во всем королевстве найдется дом, претендующий на аристократизм, где бы не читали этот журнал. Нет более быстрого способа сделать ваши взгляды общедоступными.

Мистер Ласселлз был так настойчив, так убедительно расписывал, как статьи мистера Норрелла будут лежать на каждом библиотечном столе и широко обсуждаться в каждой гостиной, что, если бы не великая неприязнь, которую мистер Норрелл питал к «Эдинбургскому обозрению», волшебник непременно засел бы за писание. К несчастью, «Эдинбургское обозрение» славилось своими радикальными взглядами, критиковало правительство и выступало против войны с Францией — все это мистер Норрелл никак не мог одобрить.

— Кроме того, — говорил мистер Норрелл, — я не желаю писать рецензии на чужие книги. Современные издания о магии — самая большая пагуба в мире. Там одна неправда.

— Вот и напишите об этом, сэр. И чем грубее вы будете, тем больше это понравится редакторам.

— Я хочу, чтобы люди знали о моих взглядах, а не о взглядах других.

— Но сэр, — растолковывал мистер Ласселлз, — именно вынося суждение о работах других, указывая на ошибки авторов, вы дадите возможность читателю узнать ваши убеждения. Это же самая простая вещь на свете — использовать критическую статью для выражения собственной позиции. Только и надо, что упомянуть пару раз книжку, а все остальное время развивать собственные идеи. Уверяю вас, все вокруг так и делают.