– Вы ради нее должны жить, шевалье, вы нужны ей, ведь у нее, кроме вас, никого нет: любите ее, жалейте, берегите! А теперь, – продолжал он после некоторого молчания, – я вам больше не нужен, не правда ли?

– Нет, сударь! Простите мне мою подозрительность, мои оскорбления. Впрочем, все зло исходит от вас.

– Я и не пытаюсь оправдываться, шевалье. Однако, разве вы забыли, что сказала ваша сестра?..

– А что она сказала? У меня голова идет кругом.

– Если бы я не пришел, она выпила бы воду с подмешанным Николь зельем, и тогда на месте Жильбера оказался бы король. Разве, по-вашему, это было бы меньшее несчастье?

– Нет, сударь, все равно… Я вижу, что мы были обречены. Разбудите мою сестру.

– Она меня увидит и, возможно, догадается, что здесь произошло. Будет лучше, если я разбужу ее так же, как и усыпил: на расстоянии.

– Благодарю вас, благодарю!

– Прощайте, сударь.

– Еще одно слово, граф. Надеюсь, вы – порядочный человек.

– Вы имеете в виду молчание?

– Граф…

– Об этом не стоит говорить. Во-первых, я – дворянин; во-вторых, я решил совсем удалиться от людей, скоро я позабуду их вместе с их тайнами. Впрочем, если я когда-нибудь вам понадоблюсь, вы всегда можете на меня рассчитывать. Да нет, нет, я ни на что больше не способен, я ничего больше не значу на этой земле. Прощайте, сударь, прощайте!

Поклонившись Филиппу, Бальзамо еще раз взглянул на Андре: голова ее была запрокинута; по всему было видно, что она очень утомлена и тяжко страдает.

– О наука! – пробормотал он. – Сколько жертв ради ничтожной цели!

Он исчез.

По мере того, как он удалялся, Андре оживала. Она с трудом приподняла тяжелую, будто свинцом налитую голову и с удивлением посмотрела на брата.

– Филипп! – прошептала она. – Что здесь произошло?

Филипп подавил душившие его слезы и через силу улыбнулся.

– Ничего, сестренка, – отвечал он.

– Ничего?

– Да.

– А мне показалось, что я сошла с ума и бредила!

– Бредила? И что тебе пригрезилось в бреду, дорогая моя Андре?

– Я видела во сне доктора Луи.

– Андре! – воскликнул Филипп, пожимая ей руку. – Ты чиста, словно солнечный луч. Однако все против тебя, все готово тебя погубить. Мы связаны с тобой ужасной тайной. Я пойду к доктору Луи и попрошу его сказать ее высочеству, что ты больна оттого, что очень скучаешь по родным местам и что тебе необходимо пожить в Таверне. А потом мы уедем – либо в Таверне, либо еще куда-нибудь. Мы будем жить друг для друга, любя и утешая один другого…

– Брат! Если я чиста, как ты говоришь… – начала было Андре.

– Дорогая Андре! Я объясню тебе все это потом, а пока готовься к отъезду.

– А как же отец?

– Отец? – мрачно переспросил Филипп. – Это мое дело, я сам его приготовлю.

– Так он поедет с нами?

– Отец? Нет, это совершенно невозможно! Нет, Андре, мы с тобой уедем одни, только ты и я.

– Ты меня пугаешь, друг мой! Мне страшно, брат! Ах, как я страдаю, Филипп.

– С нами Бог, Андре, – проговорил молодой человек. – Ну, мужайся. Я бегу к доктору, а ты, Андре, хорошенько запомни: ты заболела от тоски по Таверне и скрывала это от ее высочества. Соберись с силами, сестричка! Это вопрос чести для нас обоих!

Филипп поцеловал сестру и торопливо отвернулся, он задыхался.

Потом он подобрал оброненную шпагу, дрожащей рукой вложил ее в ножны и бросился к лестнице.

Спустя четверть часа он уже стучался в дверь доктора Луи; все время, пока двор находился в Трианоне, доктор жил в Версале.

Доктор Луи, у двери дома которого мы оставили Филиппа, гулял в небольшом садике, окруженном со всех четырех сторон высокими стенами; сад этот был когда-то частью угодий старого монастыря урсулинок, превращенного позднее в фуражный амбар для королевских драгунов.

Доктор Луи читал на ходу пробный оттиск своего нового труда; время от времени он наклонялся и вырывал сорняк либо в аллее, по которой он прохаживался взад и вперед, либо с одной из клумб, расположенных по обе стороны от него; эти сорняки раздражали его нарушением симметрии и порядка.

Единственная служанка, на попечении которой находилось все хозяйство доктора, была ворчуньей, как это частенько бывает с услужающими у трудолюбивых господ, которые не любят, чтобы их беспокоили по пустякам.

Когда под рукой Филиппа звякнул бронзовый молоток, служанка подошла к двери и приотворила ее.

Не вступая с ней в переговоры, молодой человек толкнул дверь и вошел. Оказавшись в аллее, он окинул взглядом сад и увидел доктора.

Не обращая внимания на возмущенные крики бдительной сторожихи, он поспешил в сад.

На шум его шагов доктор поднял голову.

– А! Это вы?! – спросил он.

– Прошу прощения, доктор, за то, что я проник к вам незваный и нарушил ваше одиночество. Однако наступила та самая минута, которую вы предвидели: вы мне очень нужны, я пришел к вам за помощью.

– Я обещал вам помочь, – отвечал доктор, – и я весь к вашим услугам.

Филипп поклонился. Он был слишком взволнован, чтобы самому начать разговор.

Доктор Луи понял причину его молчания.

– Как чувствует себя больная? – спросил он, обеспокоенный бледностью Филиппа и предстоявшим исходом драмы.

– Очень хорошо, слава Богу! Моя сестра – столь достойная и честная девушка, доктор, что было бы, признаться, несправедливо, если бы Господь послал ей страдание или навлек на нее какую-нибудь опасность!

Доктор вопросительно посмотрел на Филиппа: его слова, как ему казалось, противоречили тому, что он говорил накануне.

– Так, значит, она стала жертвой чьих-нибудь козней или попала в ловушку?

– Да, доктор, она – жертва неслыханных козней, она попала в страшную ловушку.

Доктор прижал руки к груди и поднял глаза к небу.

– Увы, в этом смысле мы живем в ужасное время! Я полагаю, что настал час врачевателей целых наций, а не отдельных индивидов, – проговорил доктор.

– Да, – согласился Филипп, – пусть придут эти врачеватели, я первый готов их приветствовать, а пока… Филипп позволил себе угрожающий жест.

– Вы, как мне кажется, из тех, кто полагает, что можно исправить совершенное зло насилием и физическим уничтожением преступника, – предположил доктор.

– Да, я в этом уверен, – невозмутимо проговорил Филипп.

– Дуэль… – со вздохом заметил доктор. – Дуэль не вернет вашей сестре честь даже в том случае, если вы убьете виновного, и приведет ее в отчаяние, если будете убиты вы. А я считал, что вы не лишены здравого смысла!.. Мне казалось, вы сами сказали, что хотите сохранить всю эту историю в тайне?

Филипп коснулся руки доктора.

– Сударь! – сказал он. – Вы обо мне плохого мнения. Я не лишен здравого смысла, основанного на глубокою убеждении и незапятнанной совести. Я хочу не отомстить за себя, но добиться справедливости; я стремлюсь не к тому, чтобы меня убили на дуэли, а моя сестра осталась одна и умерла от горя; я хочу отомстить за нее, убив негодяя.

– И вы убьете его, вы, дворянин? Вы готовы совершить убийство?

– Сударь! Если бы я видел, как за десять минут до преступления он прошмыгнул, словно вор, в комнату, к которой его низкое происхождение не позволяет ему близко подходить, и если бы я тогда убил его, всякий сказал бы, что я поступил правильно. Почему же я должен пощадить его теперь? Уж не преступление ли сделало его неприкосновенным?

– Вы, значит, окончательно решились на это кровавое преступление?

– Да, это дело решенное! Рано или поздно я найду его, где бы он ни скрывался, и клянусь вам, что я убью его без малейшей жалости, без угрызений совести, я убью его, как собаку!

– В таком случае, – заметил доктор Луи, – вы совершите преступление, не уступающее тому, что уже совершено, а возможно, и более ужасное: ведь никто не знает, как неосторожное слово или необдуманный кокетливый жест, случайно вырвавшийся у женщины, могут вызвать влечение мужчины, пробудить его дурные наклонности… Убить!.. Можно попробовать исправить положение иначе. Существует брак, например…